«Исповедь бывшей послушницы»: как живут в монастыре женщины с детьми. Монах-рассказы о жизни в современном монастыре Жизнь в женском монастыре рассказы

Рай внутри монастыря

.
Про богадельню

История 1 . Не ведают бо, что творят…

О дна начинающая послушница поздним вечером, в полуспящем от усталости состоянии вошла в келью старенькой инокини Ирины залить маслице в лампадку. Мать Ирина спала, похрапывая. Лампадка висела высоко. Послушница не доставала. Она поставила кувшин с маслом на пол, подтянулась, вынула лампаду из подвески, поставила на стол — и налила масло. Снова поставила кувшин на пол, подтянулась — и убрала лампаду на место. Взяла кувшин и ушла.
.
Прошло 2 недели.
Послушница сидела в келье матери Ирины и читала ей Псалтирь, до которой мать Ирина была большой охотницей. Вдруг мать Ирина, глядя на пол, насупилась и строго, даже грубовато сказала:

.
— Вот, ходют тут, только пол пачкают. Вон, смотри, дочка, видишь — масло на полу? Испачкать испачкают — а вытереть лень.
.
Послушница посмотрела на пол и согласно закивала головой: да, мол, вот лентяйки… Инокиня посмотрела на нее исподлобья и спросила:
.
— Дочк, а это не ты была?
— Нет, мать Иринушка, не я. Я-то бы уж обязательно вытерла, — чистосердечно опровергла послушница.
— Точно не ты? — еще строже насупилась инокиня.
— Не-е-ет, не я.
— Точно!?
— Точно. Не я.
— Ну, не ты — так и не ты, — радостно заключила старушка, — и мирно стала слушать продолжение псалма.
.
Послушница вышла из бабушкиной кельи в богадельнический коридор — и тут ее стыдом обожгло. Вдруг перед ней проплыли кадры — как она усталая, полусонная входит в келью м. Ирины, ставит кувшин с маслом на пол…
.
— Так это ж я! — с ужасом подумала она. — Да еще и солгала. А мать-то прозорливая! Сама храпела — а сама, сквозь сон всё увидела.
.
Послушница вспомнила, как обрадовалась бабушка, узнавши, что она искренне не осознаёт своего греха. И поняла: Так и ей надо учиться радоваться на чужие грехи — раз не осознают, не помнят, не знают, — значит, и не виноваты! НЕ ВЕДАЮТ БО, ЧТО ТВОРЯТ! Слава Тебе, Господи, слава Тебе!

История 2 . А я всех люблю…

О днажды послушница кормила с ложечки схимницу Серафиму. А за ее спиной инокиня разговаривала с монахиней Кириллой:

.
— Кириллушка, ну помолись за моего сына Игоря!
— Ня буду! — грубовато ответила Мать Кирилла.
— Ну почему не хочешь за него молиться?! Помолись!
— Ня буду! — отрезала мать Кирилла.
— Почему?! — Он у тебя неверующий и некрещеный.
— Ну помолись!
.
Через пять минут инокиня, с помощью трудницы, стала укладывать старенькую Кириллу спать. Они в сердцах так бросили ее на постель, что старенькие кости звучно шмякнули об матрац. Послушница возмутилась в душе. Но инокиня была старшей по богадельне — и послушница про молчала, потому что в монастыре этом строго запрещалось нарушать старшинство.
.
Наутро мать Кирилла, уже как ни в чем не бывало, ласково звала к себе инокиню:
.
— Танечка! Та-нечка!
.
Послушница, которая вновь кормила с ложечки завтраком схимницу Серафиму и стояла спиной к матери Кирилле, подумала с великим удивлением:

— Надо ж! Она ее вчера так хряпнула в сердцах на кровать, — а эта так ласково её теперь гулит!
.
Послушница только молча подумала это про себя — а мать Кирилла вдруг позвала её:
.
— Оля! Подойди-ка сюда! Послушница подошла.
.
— Оля, а я всех люблю!.. — Почти слепенькие глаза матери Кириллушки на солнце сияли, как два голубых родничка.
.

История 3. Арифметика блаженных

Э то был первый день послушницы в богадельне.

С утра, перед завтраком, сестры научили ее, как надо будет кормить бабушек полдником и ужи-ном, когда остальные богадельнические сестры уйдут в храм.

Бабушкам оставили на полдник булочки и рогалики — в общем 6 штук. И бабушек должно было сидеть за столом шесть. Каждой полагалось, что ей больше хочется — рогалик или булочку.

Послушница с радостью приготовилась ухаживать за страждущими и немощными. Она ведь да-же монастырь специально выбрала, в котором была богадельня.

Первой прикатила на колясочке, сама покручивая ободы колес, старенькая инокиня Ирина. И сразу попросила послушницу:

— Дочк, дай рогалик!

Та услужливо подала.

Бабушка вмиг его съела и говорит:

— Дочк! А дай еще рогалик!

Послушница нерешительно дала, соображая, что кому-нибудь разломит рогалик пополам.

— Дочк, а дочк! А дай еще один рогалик! — инокиня пытливо заглянула в глаза послушнице.

— Ну, ничего себе! — подумала послушница. — Уже два стрескала — и еще ей давай! А что же я другим-то дам? — Но отказать старому человеку не смогла и дала третий, последний рогалик, — уже без всякой надежды, что удастся покормить остальных бабушек.

Инокиня откусила кусочек рогалика — да как закашляется!.. Поперхнулась. И сразу жалобно запричитала:

— Ой, Ириночка! Кто-то, наверное пожалел тебе рогалика! Вот получила бы ты, Ириночка, пенсию, дала бы ты девочке 20 копеечек, послала бы девочку в магазин, она бы купила тебе ржаного хлебушка, ты бы девочку угостила и сама поела.

Послушница поняла, что всё это о ней и для неё! Она ощутила, что вся заливается краской; что бабушка прочитала все её мысли — а она-то про старого человека — «стрескала» — сказала! Она со стыдом попросила прощения.

Стали сходиться остальные ходячие насельницы богадельни. И оказалось, что никому больше рогалики и не были нужны. Бабушки поели — как птенчики поклевали, кашки, тертой свеколки и разошлись по кельям.

И поняла послушница, что попала в какое-то особое место, где всё по Божию усмотрению и где не надо думать, а только надо слушаться, вот этих кротких и ласковых старушек.

Она потом так и делала. Если старшая сестра говорила одно, а бабушка другое, послушница слушалась бабушку. Сестры обижались на нее за это, а она жила, как сыр в масле каталась, горя не знала, в душе был мир: потому что слушалась не доводов земного ограниченного разума, а Божией воли, исходящей от этих блаженных старушек.

История 4 . Псалтирь

П ослушница привычно собирала ходячих бабушек на завтрак. Инокиня Ирина, как всегда, не то-ропилась садиться на свою колясочку. Как только открылась дверь, она протянула заглянувшей послушнице книгу: — Дочк, почитай Псалтирь!

— Некогда, мать Иринушка! Давай скорее на завтрак собираться, а потом почитаем. Ты пока со-бирайся, а я остальных позову.

Через минуту она снова была у матери Ирины. — Ма-ать Иринушка! Ты еще не собралась? Там старшая торопит. Пойдем! Я сейчас Анну Фёдоровну отведу — и за тобой приду. Хорошо?

В коридоре ей встретилась старшая по богадельне: — Ну, что? Мать Ирина, как всегда, не идет? Неужели ты ей сейчас еще читать будешь?!

— Ну, вот еще! Очень она мне нужна! — дипломатично отмахнулась послушница, а про себя подумала: — Конечно, почитаю. Завтрак никуда не уйдет.

Через пять минут она подошла к келье инокини. Толкнула дверь — но не тут-то было! Дверь была подперта изнутри и, судя по странному шуму, там шла какая-то деятельность.

Послушница с трудом приоткрыла дверь.

Дверь была подперта изнутри тумбочкой, а мать Ирина подметала веником рассыпанный по-всюду пух. На кровати валялась растерзанная подушка.

— Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешную, — продолжила уже вслух послушница, стараясь сохранить внутренний мир для обретения молитвы…

Мать Иринушка бурчала насупившись:

— Ходют тут всякие, только один мусор от них! — Потом подняла улыбающееся просящее лицо: — Дочк! А, может, почитаешь?

И они привычно расположились на старенькой кроватке инокини и начали читать.

Через неделю послушница встретила мать Ирину на колясочке в коридоре. Та была грустная, чуть не плакала.

— Мать Иринушка, ты что?

— Никому ты, Ириночка, не нужна, — с готовностью запричитала мать Ирина. — Вот, некоторые говорят: «Вот еще! Очень она мне нужна!»

Послушница осознала, что они стоят на том самом месте в коридоре, где эти слова она мимоходом бросила старшей по послушанию неделю назад!

— Да… — подумала она: — Каждым словом своим оправдишися, и каждым осудишися…

История 5 . Лампада из хлеба

В богадельню благословили на послушание иногороднюю сорокапятилетнюю женщину из мира. Лицо у нее было изможденное. В течение 18-ти дней проживания в монастыре она не съела ни одного кусочка хлеба и даже пила очень мало. Видно было, что она пребывает в горе. Она тут же прилепилась к бабушкам, особенно к монашествующим. Не сразу, но все же рассказала богадельническим сестрам о своей беде.
.
Сын ее служил на корабле. Он работал при кухне и стал свидетелем того, что часть продуктов командир и его приближенные перепродают, а выручку кладут в свой карман. Он обличил командира в воровстве. В результате, как рассказывала она, командир посадил ее сына, оговорив. Когда корабль стоял в родном городе капитана, к тому пришла его шестилетняя дочка. Девочка ходила по каютам. Ребята ее ласково принимали, угощали сладостями. Командир же, якобы, оболгал ее сына, возведя на него страшную клевету: что сын и его друзья растлили эту шестилетнюю девочку. За это сын попал под следствие и ему грозит большой срок. Она просила бабушек и сестер молиться о ее сыне.
.
Мать Кирилла, которая поразила как-то послушницу своей безграничной любовью к обидчикам, сказавшая: «А я всех люблю!» — молилась за несчастную мать и ее сына. Через неделю после усердных молитв она велела послушнице привести несчастную мать посаженного сына. В прежней жизни девяносточетырехлетней матери Кириллы была своя трагедия.
.
Родилась она в 1912-м году. С детства хотела в монастырь, но голод конца 20-х гг. заставил родителей вы дать ее замуж. Примирилась. Но тут начались трагедии в ее семейной жизни. Ее первенец, годовалый сынок упал с лавки, куда она его положила на минутку, отойдя к печке. Младенчик упал, ударился височком и мгновенно умер. Родилась девочка. И она прожила только до 16-ти лет. Мать уехала на несколько дней. Девочка, счастливая после выпускного вечера, вернулась домой и легла спать, не закрывши окно. В окно забралась пьяная компания деревенских парней. Все шестеро надругались над ней. Девочка пошла в сарай и повесилась. (Об этом рассказывали соседки матери Кириллы, приезжавшие ее навестить в богадельне). После этой потери мать Кирилла всю себя отдала храму — была алтарницей. Потом ее постригли в монашество. Мать Кирилла всегда просила сестер поминать ее до-ченьку.

Когда послушница привела приезжую, мать Кирилла властным голосом велела той встать на колени перед Казанской и сказала:

— Молись, Анна, такими словами: «Господи, помилуй мое чадушко неразумное!» — И я за него буду молиться!

Слезы потекли у всех троих: у матери Кириллы, у несчастной матери и у послушницы. Каждая плакала о своем. Послушница осознала всю духовную высоту старой монахини. Та, у которой шестеро насильников отняли дочь, брала на себя подвиг вымаливания такого же насильника. Раз сказала, — «чадушко неразумное» — значит уж, Господь ей всё открыл.

Прошло несколько лет. Бывшая послушница, ставшая уже инокиней, Божиим промыслом встретилась с той приезжей. Вела себя Анна совсем иначе: на трапезе в монастыре ела всё предложенное, много рассказывала о сыне, благодарила бабушек богадельни за их святые молитвы. Ее сын в тюрьме вел себя примерно и не досидев срока, был освобожден. В одном только он нарушал тюремные правила. Несмотря на все запреты начальства, каждый раз, как у него забирали самодельную лампаду, он лепил из хлеба новую и зажигал перед иконой. В тюремной церкви алтарничал. Анна думала: «За святые молитвы матери Кириллы».

6. Две истории

ПОМОЛИЛАСЬ!

Б огадельническая сестра посадили бабушку отдыхать на свежем воздухе перед храмом на сол-нышке. Приходит за ней через два часа. У бабушки на коленях громадный пакет с бананами.

— Натальюшка, что это у тебя?

— Вот! На! Пусть все помолятся! (Значит, кто-то пожертвовал для богадельни).

Сестра видит под коляской кучу банановой кожуры.

— А это что?

— А это я уже помолилась.

ЧЕРНАЯ КАШКА

П ослушница жила в паломнической, еще не будучи зачислена в насельницы. А послушание несла в богадельне. Однажды в паломническую поселили новенькую. Она вела себя странно. Мирская носила четки подлиннее, чем у сестер. При этом ходила всегда во всем вызывающе белом, не в пример остальным паломницам, старающимся одеться в монастыре поскромнее. Она, чаще всего, молчала. Взгляд у нее был пристальный, не отстающий.

Однажды ночью послушница вдруг ощутила, как соседка дергает ее за четки, пытаясь сорвать. Послушница надевала четки так, чтобы на руке образовывались два креста — на ладони и на тыльной стороне. Рука послушницы свисала с кровати, а кровати были расположены почти вплотную.

— Ну, ну. Давай. Иди, иди отсюда, — беззлобно пригрозила послушница и сразу заснула.

Утром, после правила перед послушанием, паломница в белом ни с того ни с сего стала ласково угощать послушницу конфетками. Послушнице не хотелось брать. Но она только недавно при-шла из мира и сохраняла мирские представления о воспитанности. Она покорно, на глазах угостившей съела.

Едва дойдя до богадельни, она поняла, что всё утро проведет в туалете. У неё была сильная тошнота и бурление в животе. Она сразу забежала в «заведение». В коротких перебежках между утренним умыванием бабушек и туалетом она провела 2 часа. Когда она уже начала понимать, что кажется, ей понадобится врач, — вдруг резко зазвонили в колокольчики бабушки из одной кельи: схимонахиня Серафимушка и монахиня Кириллушка.

Послушница прибежала к ним. Серафима доедала кашку, Кирилла уже сидела на кроватке, отдыхала после трапезы. Серафима дала чашечку с недоеденной кашкой послушнице:

— Оля, съешь ложечку, я больше не хочу.

Преодолевая тошноту от конфеток и от непривычки есть с чужой тарелки, послушница съела ложку кашки. Кириллушка со своей койки затянула:

— Я ку-у-ша-ать хочу. Дай мне ентой! Чёрной каши!

Автоматически пропустив мимо внимания естественный помысел — «только что ела — и опять ей подавай», — послушница расторопно выполнила послушание бабушки и намешала блендером гречки с грибочками, дала ей ложку. Та съела с удовольствием и говорит:

— А теперь ты доешь.

Послушница выполнила и это послушание. Бурление в животе и тошнота тут же! прекратились.

— Бабушки вы мои, бесценные! — с радостными слезами подумала она.

История 7 . Илинтина

У послушницы преставилась мать. Она узнала, что мать при смерти как раз перед тем, как ей идти читать предначинательный псалом на службе священномученику Илариону (Троицкому), её особо почитаемому святому. Она читала псалом, а слезы застилали глаза. На словах: «змий сей, егоже создал еси ругатися ему» — она уже не могла читать — слезы душили.

Послушница ушла в монастырь 3 года назад, когда её маму скосил геморрагический инсульт. Когда в марте, подписывая ей рекомендательное письмо к игумении, духовный отец предупреждал:

— Смотри!.. Я тебе письмо подписываю, но ты знай: сейчас у тебя начнутся самые тяжелые искушения!.. — назад пути нет; это Иудин грех.

Она не предполагала, что всё так серьёзно. Но через 3 дня у мамы случился инсульт. … Ходу назад уже не было. Мама оставалась под присмотром 2-х сестер послушницы. Всё же было сильное искушение остаться ухаживать за тяжело больным, самым дорогим человеком. Послушница не сделала этого, удержала себя от богоотступничества. И батюшка поддержал:

— Вземшийся за рало, да не зрит вспять.

Господь чудесами утешал её на пути в монастырь. Когда она подала заявление об уходе с работы, в тот же день ее мама обрела связную речь. Когда раздала самое дорогое, книги по специальности, мама встала на ноги и начала ходить. А в первый день её пребывания в монастыре мама в далеком Саратове крестилась. Это поддержало послушницу духовно. Она сознательно выбрала себе монастырь, в котором была бы богадельня: хотелось, как преподобномученица Великая Княгиня Елисавета в Марфо-Мариинской обители, не только молиться, но и делами любви являть верность Господу. Господь продлил жизнь её маме еще на три года. И вот теперь забрал.

Вернувшись с похорон на послушание в богадельню, послушница с трудом борола унылые помыслы:

— Вот если б я осталась в миру и ухаживала за мамой, то перед смертью причастила бы её (сестра, у которой мама доживала, была в то время ещё неверующей и отказалась привести «старорежимного попа»). А так мама ушла без духовного приготовления — ни соборования, ни причастия не было.

И всё время, как заигранная пластинка, в ушах звучали слова: « Змий сей, егоже создал еси ру-гатися ему…»

Послушница всю вину переложила на этого змия, и очень больно ей было, что из-за козней врага рода человеческого пострадала ее мама.

— Вот, конечно, кому она теперь нужна! Кто её будет вымаливать? Ушла, не причастившись. Я тут ухаживала за чужими людьми — а ей чашки воды не подала…
.
Послушница на время вдруг забыла, как придя в монастырь, она сама молила Бога в порыве любви к нему:
.
— Господи! Ты сказал: возлюби ближнего своего, как себя самого. Но больше всех я люблю свою маму! Научи меня полюбить этих бабушек больше, чем я люблю свою маму!..
.
И Милостивый Господь покрыл весь трагизм трехлетней разлуки с матерью любовью к этим блаженным созданиям. А сейчас уныние одолевало её. Она шла по коридору богадельни и ничем не могла отогнать унылого омертвения души.

Вдруг зазвонил колокольчик из кельи монахини Кириллы. Она автоматически побежала на колокольчик.
.
— Оля!.. Дай мне ентой, как её, черной каши!

Послушница скоренько принесла чашечку гречки. Бабушкам далеко уже перевалило за 90 и они ели с ложечки, так как руки у них были ненадежны, да и глаза подслеповаты.

— Дай мне ложечку кашки, — сказала Кириллушка.

Послушница поднесла к ее рту кашку.

— Вот как хорошо сейчас твоей мамочке! Как вкусно ты ее кормишь! — Дай еще ложечку!

Послушница протянула еще.

— Вот как хорошо, как вкусно сейчас твоей мамочке! Как ее там звали? Илинтина?

Послушница разрыдалась. Кириллушка отогнала рогатого от её души, поняла она. Она ничего не говорила бабушкам о смерти мамы, не просила их молитв, потому что не считала себя вправе перекладывать на них свой груз: мама только обратилась, только крестилась и насколько осознанно это было у неё? Но Кириллушка самоотверженно подставила свое худенькое плечико:

— Дай мне ентот!.. Как его?.. Поминание!

Послушница поняла и быстро достала из тумбочки новый помянничек, который на днях подарила Кириллушке инокиня.

— Открывай упокоение и пиши: Илинтины!.. Кто там у тебя еще есть?!..

Послушница записала всех, кого велела написать мать Кирилла: усопших сродников послушницы, всех усопших матери Кириллы, патриарха Пимена. Потом о здравии и своих, и Кириллушкиных. И перед каждой трапезой теперь мать Кирилла требовала сначала прочитать всё «поминание» и только после этого вкушала еду.

Послушница знала: теперь у ее мамы «Илинтины» есть надежный предстатель перед Богом. Сердце её успокоилось.

История 8 . О любви

В этот день послушница кормила монахиню Кириллу, а за её спиной другая сестра, бывший врач невропатолог, причесывала схимонахиню Серафиму. Обе друг друга не воспринимали: старенькая, слепая и почти глухая, Серафима откровенно боялась бывшего невропатолога. А сестра Галина отвечала взаимной неприязнью.

Послушница вдруг услышала жалобный голосок Серафимушки:

— Ой-ой-ой!..

В это время послушница была старшей по богадельне. Она оглянулась встревоженно. Серафимушка жалобно пищала, а Галина, держа схимницу кончиками пальцев за макушку, вертела её голову так, чтобы было удобно причесывать. Послушница забыла всякую воспитанность, быстро подошла и резко снизу вверх подбросила руку Галины, освободив Сурафимушку от унизительного и страшного для неё верчения головы.

Невропатолог возмутилась:

— А что я такого сделала? Мне так удобно!

Послушница ничего не ответила, потому что ощутила в себе неподконтрольный гнев. И стала почти во весь голос читать Иисусову молитву.

Когда, через 5 минут послушница вышла в коридор, с другого конца корпуса навстречу ей шла монахиня Мария. Она быстро приблизилась к послушнице и неожиданно сказала:

— Знаешь? А я ведь и о ней молюсь. — И стала говорить о любви Христовой, о том, что и у Галины в душе есть доброта, что Галина и сама страдает от своего характера, что она ненавидима собственной невесткой и тайно помогает семье сына, отсылая всю свою пенсию так, чтоб невестка не знала, откуда деньги.

Минуту назад пылавшая «праведным гневом», послушница опомнилась. Мать Мария, своим неожиданным появлением и удивительным проникновением в ситуацию, которой не была свидетелем, поразила послушницу. Она вспомнила об идеале всеохватной любви, осознала, что по сию пору, пребывая уже 14 лет в вере, так и не ушла от подросткового максимализма и не обрела даже представления о том, что такое молитва и что такое христианская любовь. И что у истинного христианина не может быть врагов.

История 9 . Кроватка

У матери Марии ночью случился микроинсульт. На следующую ночь за ней недосмотрели, она захотела встать, упала и сломала ключицу.

Инокиня, которая была в это время старшей по богадельне, а в мирской жизни — медсестрой в православном сестричестве, решила переложить мать Марию на медицинскую железную кровать со всякими полезными приспособлениями. Кровать была велика и заняла бы половину крохотной, прежде уютной, кельи матери Марии. Инокиня решила найти себе поддержку в лице послушницы. Послушница задумалась. Кроватка была не просто предметом мебели для матери Марии. Это было ее прошлое. Когда в 37-м г. забрали ее папу протоиерея и расстреляли на Бутовском полигоне, они остались вдвоем с мамой в московской коммунальной квартире. Мать Мария поступила в институт, познакомилась там с подругой по несчастью, Катенькой, у которой забрали и отца, и мать. И из коммуналки соседи постепенно начали выживать ее. Мама матери Марии предложила Катеньке переселяться к ним. Именно на этой маленькой кроватке и спала потом Катенька все оставшиеся годы, до самой своей старости. Обе избравшие путь девства и служения Богу в миру, они сроднились. Похоронив свою духовную сестру Катеньку и уходя в монастырь, мать Мария взяла кроватку с собой.

Послушница вспомнила всё это, но практические соображения и страх, что мать Мария может снова неловко повернуться на этой узенькой кроватке и упасть, победили.

— Да, конечно, надо менять! — рассудила она.

Мать Мария была без сознания и ничего не слышала. Когда она очнулась после инсульта, первый вопрос её был:

— Ну, что, батенька, предала меня с кроваткой?

Послушница поняла: да, предала.
.
Чтобы ни случилось на той маленькой, родной кроватке с матерью Марией, всё было бы от Бога. И никакая медицинская техника не спасет душу. А в мо настырских скорбях та маленькая деревянная кроватка была для старой монахини хоть небольшим утешением.

История 10 . Грехи потеряла

М ать Мария и духовник обители батюшка Николай знали друг друга еще со старых, домонастырских лет.

Впоследствии, уже на отпевании монахини, он приоткрыл завесу над ее прошлым. Будучи дочкой расстрелянного в Бутове священника, мать Мария совсем не пряталась от властьпредержащих, не осторожничала, не лебезила перед ними. В миру она сначала работала чертёжницей, потом стала совмещать эту работу с послушанием казначеи в храме, после и вовсе ушла с мирской работы и вся отдалась церковной жизни. Кураторы от партии постоянно придирались ко всем мелочам, часто требовали, чтобы настоятель пришел в здание на Лубянке.

— И вот эти здоровые лбы — протоиереи — дрожали и посылали вместо себя эту маленькую, хрупкую женщину, монахиню в миру мать Марию, — рассказывал батюшка. — И она не боялась, смело шла! Перекрестится на храм и идет.

Такой же оставалась мать Мария и в монастыре.

Её почитали сестры, тайком от матушки игумении забегали к ней в келью поплакать при сильном искушении. Мать Мария не боялась никого. С матушкой-игуменией они были из одного храма. Та взяла мать Марию казначеей, когда восстанавливала монастырь, но сразу же предупредила:

— Ты смотри, мать, не старчествуй! Двух игумений не бывает!

Но сестры шли за духовным советом к молитвеннице и прозорливице, а мать Мария не боялась и игуменского гнева. Со всеми и всегда она была прямой и абсолютно искренней.

Когда у послушницы начались сильные искушения, которых самой ей было не понести, бабушки взяли её под своё крыло, стали опекать все по очереди. Мать Мария вела ее на постромках до самого своего ухода ко Господу. Она просто «взяла» послушницу в свои келейницы без официального на то разрешения.

Благодаря этому, послушница увидела вблизи настоящего монаха.

Это не «начетник», который без перерыва только подсчитывает, сколько молитв вычитал. По ней и не увидишь, что она молится. Только замечаешь: вот чуть-чуть помолчала и Господь уже что-то ей открыл. Вот это «помолчала» и было ее сугубой молитвой. А вообще было ясно, что молится она каждым своим дыханием, каждым своим словом, каждым своим движением, каждым своим поступком.

Мать Мария была требовательна к себе, придирчиво следила за своими грехами, стараясь вынести на исповедь каждую щербинку в своей душе. Она требовала, чтобы послушница читала ей подробно, подряд все грехи, перечисленные в истертой за годы книжечке архимандрита Иоанна Крестьянкина об исповеди. Послушница старательно, под диктовку записывала выявленные матерью Марией в себе грехи. Вечерами они писали, а утром перед службой послушница старалась быстренько освободиться от своего послушания на сестринской трапезе (для этого она прибегала туда в полшестого), чтобы вести мать Марию с её грехами на службу. И вот однажды, на Введение во храм Пресвятой Богородицы, послушница прибежала — а мать Мария её огорошила:

— Я в храм не пойду!

— Как не пойдешь, мать Мария!? Мы же с тобой вчера все грехи написали!

— Вот именно! Грехи-то я и потеряла! — категорично заключила мать Мария.

Послушница искала везде: на столе под стопкой книжек, на столе со всех четырех уголков под клеенкой, в тумбочке, перекладывая каждую бумажку и фотографию. А мать Мария успевала про каждую фотографию что-нибудь и рассказать. Но грехи не нашли.

— Иди к батюшке, скажи: «Мать Мария на службу не пойдёт. Она грехи потеряла!» — горестно произнесла монахиня.

Послушница побежала в храм. К батюшке стояла большая очередь, человек семьдесят. По слушница обежала всю очередь и выпалила батюшке, как только он отпустил очередную исповедницу:
.
— Батюшка! Мать Мария сказала: в храм не пойдет — она грехи потеряла!
— Грехи потеряла! Грехи потеряла! — умилённо заухал батюшка басом на весь храм! — Нам бы с тобой, Оленька, такие грехи — что их потерять можно!..

Потом вдруг грозно сдвинул брови и «прорычал»:

— Скажи ей: пусть срочно идёт в храм! — Потом снова стал повторять умилившие его слова: — Грехи потеряла!

Грехи потеряла! К послушанию мать Мария относилась очень ответственно. Однажды она сказала послушнице, заметив ее непокорность:

— Знаешь, а мне если б мой духовный отец в Страстную Седмицу Великого Поста велел мясо съесть, я бы без раздумий съела!

Вот тогда послушница поняла, «за что» дает Господь дары Своим верным чадам. Ведь мать Мария не только за 45 лет своего монашества, но и вообще со времен юности ни разу мяса не ела: несла сознательно пост по любви к Богу.

Услышав о грозном батюшкином повелении срочно идти в храм, мать Мария забыла про записку с грехами и стала покорно облачаться. Когда она засунула руку в карман хитона — там были её грехи.

История 11 . Живое золото

П ослушница ехала на подворье и плакала. Только что они отпели мать Марию, выслушали пламенную батюшкину проповедь о подвиге жизни дочери расстрелянного священномученика. Послушнице довелось видеть и дорогой для нее лик усопшей: матушка приоткрыла его для одной опоздавшей схимницы. На лике монахини запечатлелась улыбка — видимое отражение райского блаженства. Прощаясь с бабушками, которые стали уходить в жизнь вечную одна за другой, послушница уже не удивлялась ни райской улыбке на лицах усопших, ни теплоте их рук и ощущению, что они просто задремали, но слышат и видят и присутствуют своей доброй душою рядом с живыми сестрами. Они уже при жизни были блаженны.

Послушница надеялась, что их повезут проводить мать Марию в последний путь. Но им велели ехать назад, на подворье. Ольга трудились там уже два месяца, и не могла быть рядом с заболевшей старенькой монахиней.

Перед смертью монахине довелось претерпеть скорби. Много досадила ей болящая трудница. Мать Мария жалела всякую тварь. Все годы, несмотря на игуменское недовольство, она покровительствовала дворовому псу Гаррику. Под ее защитой он жил как истинный сэр. Мать Мария скармливала ему часть еды со своего стола и то, что ей приносили благодарные духовные чада из мира.

Старенькая богадельня погрузилась на метр в землю той стороной, где была келья монахи-ни.Так что ее подоконник выходил как раз на уровень земли. На него мать Мария ставила разные плошки для беспризорных котов. Вообще, ее посещения богадельнической трапезы были весьма символические: она кушала две-три ложки супа, а рыбу, бутерброды и всякие сытные вкусности забирала с собою в келью, что пополняло затем плошки для беспризорных Божиих тварей на подоконнике. В келье у нее тоже проживала почтенная кошка, мать нескольких поколений котят, которых потом сестры пристраивали по паломникам.

В последние дни жизни матери Марии у нее проживал одномесячный котенок. Болящая трудница, заходя к матери Марии, начинала бесноваться: ругаться, кричать. Несмотря на раздражение нервов в присутствии старенькой монахини, ее как будто притягивала эта келья. В предпоследнюю ночь враг выместил свою злобу на умиравшей молитвеннице через болящую Антонину, которую поставили дежурить по богадельне. Она швырнула котенка об дверь — и тот мгновенно погиб. Бездвижная мать Мария (у нее был инфаркт) молчала и молилась.

Свидетельницей ухода из жизни матери Марии, по Божию Промыслу, наверное, стала сестра, которая очень не любила ее — старшая по богадельне инокиня.

Она вошла в келью и увидела, что мать Мария стала приподниматься на кровати и протянула руки в сторону иконного угла. Она сказала:

— Папа, ты пришёл? Папа, я так хотела быть хорошей, — но этого у меня так никогда и не получилось!

В этом откровении о себе, в этом искреннем покаянии, была вся мать Мария! Да, она никогда не была приглаженной, благообразненькой и примерной. Она всегда была порыв, движение! Едва оправившись после очередного перелома, которые у нее следовали один за другим, она отказывалась от коляски и летела в храм, так что мантия развевалась в порыве скорости. Душа ее всегда горячо изливалась в любви и страдании за ближних.

Её горячая молитва была столпом к небу.

Был случай, когда мать Мария спасла человека от самоубийства. Сильные скорби довели одну молодую женщину до мысли покончить с собой. Она решила напоследок зайти в монастырь, помолиться — и потом уйти из жизни. Она помолилась и пошла к воротам на выход. Проходя мимо богадельни, увидела старенькую матушку, которая сидела на скамеечке и читала молитвослов. Монахиня посмотрела на нее.

Она подошла к открытым вратам и вдруг уперлась в невидимую преграду. Попыталась еще раз выйти, то же самое! Что-то потянуло её к той маленькой матушке с огромными добрыми глазами. Она вернулась и присела на скамеечку. Почти сразу всё рассказала монахине. Та дала ей правильце и обещала сама читать за неё акафист Казанской.

Та женщина стала на всю оставшуюся жизнь верной богадельнической хожалкой, живя в миру, каждый день приходила в монастырь, как в родной дом. Увидевшая кончину монахини, инокиня засвидетельствовала перед всеми, хотя и с ироничной улыбочкой, что мать Марию встретил её святой отец.

Когда послушница прежде заходила к матери Марии, всегда с восторгом смотрела на само-дельную картонную икону Спаса в терновом венце. Ее написал гуашью племянник монахини. С подворья, на прощание с усопшей, их привезли накануне похорон, поздно вечером, и разрешили взять из кельи матери Марии понравившуюся икону или книгу. Когда послушница вошла, первое, что ей бросилось в глаза — любимая икона Спасителя, как будто нарочно припасенная для нее. Ведь почти всё уже было разобрано на память другими сестрами.

Вернулись на подворье. Этой ночью, в три часа, послушница должна была читать Неусыпаемую Псалтирь. Она завела будильник, легла с еще не высохшими слезами на щеках, — и… … Очутилась в золотой карете. Слева от нее сидела мать Мария, от которой исходило живое, доброе тепло. Карета ослепительно сверкала. Ехали по ухоженной дороге какого-то Королевско-го парка. С боков, двумя струящимися потоками свисали ветви ухоженных деревьев. Они были живые, колыхались, но это было золото, червонное золото! Солнце просвечивало сквозь золо-тую листву. И зазвучал величественный, как звук водопада, женский голос:

— Вот здесь будет жить монахиня Мария!

«… Будто вошли в икону с золотой ризой, прямо внутрь, в саму икону!» — думалось послушнице. Кто же это говорит: «Вот здесь будет жить монахиня Мария»? И вдруг она поняла, это святая княгиня, покровительница монахини в постриге, преподобная Мария Владимирская, бывшая чешская княжна. Потому и парк Королевский!

— … Так вот где будет жить монахиня Мария!? — возрадовалась она душою… И проснулась от звона будильника на Псалтирь…

История 12 . Уроки Иисусовой

Д о поступления в монастырь больше всего послушница мечтала начать молиться Иисусовой молитвой — не просто говорить ее вслух, — а так, как читала в «Добротолюбии» у Григория Синаита. Да батюшка пока не разрешал. Говорил:
.
— Вот придешь в монастырь, — там у тебя будут руководители. И сам образ жизни, сам монастырский Устав будут этому способствовать. А здесь, в миру, ты одно тщеславие взрастишь.

Послушница батюшке доверяла: у него трое сыновей служили, а четвертый — в монастыре подвизался.

В монастыре, в первые же дни матушка-игумения благословила ей четки. Стоит как-то послушница на Литургии, Херувимскую поют. А она крутила-крутила четочки с Иисусовой молитвой, да вдруг и подумала:

— А что я всё Иисусовой молюсь? Буду-ка я «Богородице Дево, радуйся» читать», — да и перестроилась. Про Херувимскую забыла, вся сосредоточилась на «Богородице Дево, радуйся»…

За ней, в креслице, по физической немощи, сидела старенькая монахиня Валентина. Пухленькая, даже кругленькая, забавная. В богадельне её лечили пиявками, и пиявки от неё постоянно убегали, вся богадельня их тревожно искала, она отнюдь не походила на серьезного монаха. Вдруг мать Валентина резко дернула послушницу за четки, так что та их чуть не выпустила из руки.

— Вот это да! — промелькнуло в уме послушницы. Ни за что бы не подумала, что она видит мои мысли! Сама кота матушкиного стирает, крутится на кухне, все сковородки спалила, пытаясь блины испечь! А сама, оказывается, вон какая!

После Литургии мать Валентина попросила ее проводить под руку до богадельни: устала, дескать, приболела. Пока шли, она рассказывала послушнице, какое спасение в монастыре, какая сладость! — как будто от чего-то предостерегала. Послушница поняла уже вечером, когда от старших сестер вышли скорби. Враг тут же послал помысел:

— Зачем в монастырь пошла! Уйду!

— Совсем она и не приболела. Это не я ее вела со службы, — а она меня!

История 13 . Ефросин

М ать Валентина затеяла к ужину сырнички. Она попросила послушницу включить газ и поставила две сковородки. А сама зачем-то побежала в келью. Возле кельи ее поймала выглядывавшая из двери напротив бабушка Анна.

У Анны бывали иногда страхования: в келью к ней стучались вражки, — думала она. (Послушница предполагала — простые ветки деревьев). Тогда Аннушка застывала в ужасе и начинала от страха поплакивать. Вот и в этот раз она спасалась от очередного страхования, решила поговорить с матушкой-соседкой. Они поговорили плодотворно, Аннушка успокоилась. Сковородки в очередной раз зачадили.

Виноватая мать Валентина, которая всё же очень хотела накормить всю богадельню своими сырничками, попросила послушницу вымыть сковороды и снова поставить на газ. Успокаивая себя тем, что старшая по богадельне инокиня сегодня уже не придет и нагоняя, кажется, можно избежать, послушница выполнила просьбу бабушки.

Мать Валентина приступила к кулинарному священнодействию. Теперь ее ни для кого не существовало. Пробегая временами мимо кухни в очередную келью, послушница только слышала иногда сладостный голосок кашеварившей:
.
— Матерь Божия, благослови! Господи, помоги! Ангеле Хранителю, усласти пищу сию!.. Весь внешний вид матери Валентины, кругленькой, уютненькой, — очень соответствовал повар скому послушанию. А ведь она серьезный монах. Всегда молчит. Молится. Перебирает четки даже во сне. Всегда недомогает, высокое давление, глаукома, но молитвы никогда не оставляет. И вдруг — такое чуднОе увлечение — кулинария, — подумала послушница.

Мать Валентина рассказывала о себе удивительные для послушницы вещи, как она, будучи совсем юной, жила в московской квартире на послушании у двух старых схимниц и одной монахини, которые получили постриг еще до революции; как они могли и побить немножко ее, когда не понимала, чего от нее хотят. Как однажды, в 50-тые годы, обиделась на них после очередного наказания и решила уйти, стала искать монастырь. Но монастыри почти все были закрыты. Поехала в Пюхтицы, там ее не приняли, отогнали непонятным вопросом:

— А ты мясо ешь?

— Не-е-ет, — растерянно ответила послушница дореволюционных монахинь.

— Ну и не нужна ты нам.

Конечно, про мясо в Пюхтицах над ней просто подшутили, а, видимо, такой промысел Божий был о будущей монахине Валентине, — что в монастырь она пришла только уже в 85 лет, в богадельню, когда почти ослепла. А в миру, в расцвете своего монашества, проводив своих воспитательниц в последний путь, она служила в Кафедральном Соборе возле раки с мощами Святителя: ставила свечи, оправляла лампады. Там и напиталась сама вся молитвой и святостью. Случилось ей в мирской жизни и на клиросе попеть. Голос у нее был нежный, мягкий, грудной, сладостный. Она не признавала современного клиросного пения и всегда ругала инокиню-регента, — что поет монастырский клирос грубо, громко. А надо, чтобы в храме ангелы пели, а не певцы.

Послушница старой закалки, получившая школу послушания от дореволюционных монахинь, мать Валентина каждое дело выполняла скрупулезно, неторопливо и с молитвой. Так, со спокойной молитвой, она стирала в ванной игуменского белого кота, когда он вываливался в пыли. С тем большей серьезностью она отнеслась и к сегодняшним сырничкам.

Послушница раздала ее сырнички ходячим бабушкам, побежала кормить сидячих и лежачих. Дальше послушания побежали по кругу: помыть, переодеть, уложить, почитать — кому Псалтирь, кому Евангелие, кому вечерние молитвы…

Мать Валентина несколько раз ловила ее в коридоре со словами:

— Иди, сама хоть сырничков покушай. Я тебе там их укутала и на ваш стол поставила

Послушница благодарила второпях и бежала дальше. Наконец она, кажется, переделала всё. Села за стол, чтобы просто отдохнуть!.. Уж не до сырничков ей было. Даже чаю не было сил себе налить. Но сырнички из одеялка-теплушки так сладостно пахли…

Она достала тарелку, откусила один — и поняла слова Псалма: « Яко миро на главе, сходящее на браду, браду Аароню, сходящее на ометы одежды его…» Сладкий мед полился по ее голове, прямо под кожей, от самой макушки, за ушами и по лицу, и по глазам… Вся она была залита сладостию!.. И потекла сама молитва!.. Но она же знала, что она — маленькая! И нет у нее молитвы! Но молитва потекла во уме и в сердце!..

Вот тебе и сырнички!

Ах ты, Ефросин-повар, восхитилась она!..

.
Продолжение на сле дующей странице –

Настоятельницу известного на весь мир православного монастыря суд уличил в аморальности и безнравственности. Перед вами - монолог бывшей сестры монастыря Нины Девяткиной. О том, как и почему умирали сестры, оставившие в миру жилплощадь.

В последнее время о православных храмах и монастырях, как о покойниках, принято либо говорить хорошо, либо не говорить вовсе. Русская православная церковь в массовом сознании является синонимом нравственности, морали. И как-то забылось, что там служат в большинстве своем не святые, а люди - с их интересами, устоявшимися характерами и грехами, если хотите.

Уход из мира

Мир словно невзлюбил Нину с самого рождения. В младенчестве ее бросила мать, от отца остались лишь фотографии. В 12 лет она заболела менингитом, что определило ее нездоровье на всю оставшуюся жизнь. Потом - неудачное замужество, смерть сына и болезни опорно-двигательной системы. Последние одолевали так, что она была вынуждена уйти из медицинской академии им. И. М. Сеченова, где работала хирургической сестрой. Пенсия по инвалидности была единственной надеждой на жизнь. Но, увы, беда Девяткиной совпала с победным шествием ельцинских реформ. И Москва начала 90-х перестала признавать инвалидами таких больных, как Нина. В пенсии по инвалидности ей отказали. Живи, если выживешь. А как?

Вдруг объявилась мать-отказница - сын выгнал из дома. Двум легче бороться, чем одной, рассудила Нина и приняла женщину. Но вскоре стало ясно, что на мизерную пенсию в столице не просуществуешь, и Нина всерьез задумалась об уходе из мира.

Понимая, что монашество - это не только духовность, но и труд, она хотела быть полезной и востребованной, а не обузой. Возрождать красоту и великолепие православных храмов. Для этого закончила курсы по шитью, научилась плести кружева и вышивать золотом...

Шамординская игуменья матушка Никона приняла ее ласково, и хоть жила Нина в трудах - то яблоки поможет собрать, то в трапезной убрать, да без привычных удобств - комната человек на 20, где кровати в два яруса, - показалось ей то место раем на земле.

Не прошло и года, как ее перевели из паломниц в послушницы и надели подрясник. Сестры удивлялись: иные того по три года ждут. И Нина стала еще усерднее готовить себя к постригу. Вскоре ей как специалисту, имеющему соответствующее образование, доверили следить за здоровьем сестер и вышивать золотом. Будущее наконец потеряло черты безысходности и страха. Но рай превратился в ад, как только у Нины появились деньги.

В монастыре

Беда пришла, откуда не ждала. В Москве убили брата, и та, которая меня родила, приехала за утешением и советом. Утешать в монастырях умеют, и мать очень скоро приняла решение тоже уйти в монастырь.

А квартира в Юхнове? Нина, уже успевшая отвыкнуть от мирских забот, помчалась в Оптину Пустынь к старику Илию, благословившему ее мать на монашество, за советом.

Он почему-то не сказал: обменяй на жилье поближе к монастырю или сдай квартирантам. Он посоветовал продать. То же самое сказала и м.Никона. И я продала. За 40 миллионов неденоминированных рублей (1996 год), которые казначей монастыря м. Амвросия посоветовала мне сразу обменять на новые стодолларовые купюры.

Что бы сделал с такой суммой любой из нас? Конечно, приберег бы на "черный день". Нина тоже так решила. Только понесла она деньги не в сберкассу, а в монастырь, посчитав, что до пострига они тут сохранятся лучше, чем в миру, а после пострига и вовсе станут ненужными.

Пакет с деньгами у меня почти вырвала из рук казначейша монастыря м.Амвросия. Ни расписки, никакой другой бумажки мне не дали. Удивилась я, да не задумалась об этом - верила им. И напрасно. Как я теперь понимаю, им нужны именно деньги, а не люди.

Прозрение наступило не сразу

Сестры в монастыре почти не общаются, кто как живет - неизвестно. А у меня как у медсестры была возможность и видеть, и разговаривать, и сравнивать. Однажды во время службы монашка дико закричала и потеряла сознание. Когда я ее раздела, то увидела не тело, а мощи. Оказалось, она перепостилась и была не первой монашкой, умирающей от голода. Поначалу я думала, что сестры сами переусердствуют, но позже узнала, что их на такие посты благословляют. Понимаете, благословляют на пост до смерти! При этом им отказывают в медицинской помощи. Нет, не врачи - духовные отцы, а игуменьи. Среди верующих ведь ничего не делается без благословения, даже таблетку от головной боли нельзя принять без разрешения. И люди умирают, сходят с ума. Ту монашку мне не удалось спасти, она умом тронулась. А сколько их, брошенных, похороненных на монастырском кладбище?! Я знаю таких не меньше десятка. Бабушка Евстолия, как и я, продала свой дом, отдала монастырю деньги и стала ненужной. На Крещение в 30-градусный мороз ее подвели к купели. Она прыгнула - инсульт. Лечиться не разрешили. Выкарабкалась сама. Да однажды поскользнулась, упала, поломала два ребра... Так и умирала в келье - беспомощная, заброшенная, голодная, хотя я знаю, что она просила духовника благословить ее на уход из монастыря. Да только очень уж толстые стены - разве кто услышит...

От неоказания своевременной помощи умерла монашка Ефросинья (Тихонова Катя). Тоже москвичка. Сковырнула родинку - пошло воспаление. Вместо того чтобы направить в больницу, ее тут лампадным маслом мазали. Пока не умерла. Говорят, квартира ее уже отошла монастырю.Две недели как справили 40 дней по насельнице Насте. Она при мне пришла в монастырь, приехав из Азербайджана. Ее благословили на пост, и она умерла от голода прямо на улице. Проповедуемые в монастыре принципы "Послушание до смерти!" и "Кончина должна быть мученической!" работают без перерывов и выходных и чаще всего для тех, кто передал монастырю свою собственность.

То, с чем, может быть, и могла бы смириться послушница, не смогла медсестра. "Я ведь давала клятву Гиппократа и обязана помогать людям где угодно и когда угодно. Закрыть глаза на средневековое невежество духовных отцов и настоятельницы, которые молитвы и пост ставят выше врачебной и лекарственной помощи, было выше моих сил".

Так началась "война" послушницы с игуменьей, перед которой Нина уже не чувствовала благоговейного трепета: вхожая во все двери, она видела, что жизнь монастырского начальства резко отличается от жалкого существования сестер. Той же матушке Никоне и медпомощь вовремя оказывается, и обеды сытные, и вместо труда тяжкого - сон да отдых в келье, больше напоминающей трехкомнатную квартиру: с душем, ванной, туалетом, холодильником; и огородик свой, и курятник... За то, что послушница выбивала лекарства и досаждала игуменье просьбами благословить на лечение то одну насельницу, то другую, ей в конце концов запретили исполнять обязанности медсестры. А когда Нина посмела предложить матушке Никоне вместо изнурительной работы на огородах организовать мастерскую, где она бы обучила женщин шитью да вышиванию - исконно монастырскому искусству, прославившему не один православный храм, - то и вовсе попала в немилость. На следующий же день Нина была направлена на скотный двор и огород. Это с ее межпозвоночной грыжей. День начинался по "календарю" - в 12 часов ночи. До полчетвертого утра - служба, полтора часа на сон, а в 5 утра - подъем и работа, работа с двумя перерывами на скудную еду, где даже капуста и картошка считаются деликатесом.

И я засомневалась. Не может быть, чтобы не было предела в послушании. Где найти ответ? Конечно, в Святом писании. Я занялась богопознанием - тем, что, к слову, напрочь отсутствует в монастыре. И когда сопоставила то, что написано в книгах, и то, что есть в жизни, я поняла, что здесь не рай, а ад. И наши духовные наставники очень далеки от того учения, которое они проповедуют. Великая Вера превращалась в какое-то сектантство, где людей ставят в положение преступников, которые могут спасти душу, только умертвив тело, где пугают миром и концом света так, что свет становится страшнее смерти...

К тому времени Нину физически почти уничтожили: отнялись правая нога, руки. Порой давление падало так низко, что останавливалось сердце, и ей снилось, будто она умирает. Но благословение на лечение не давали ни матушка Никона, ни монастырский духовник батюшка Поликарп. Ей советовали поститься, ссылаясь на Господа: "Бог терпел и нам велел". У нее не было другого выхода, как уйти из монастыря, чтобы не умереть. Но для верующего человека даже право на жизнь должно быть благословлено. И Нина вырвала его у игуменьи, доведя своими вопросами и предложениями последнюю чуть не до бешенства. "Я исключаю тебя из сестричества!" - объявила м.Никона, что в переводе на мирской язык означало: живи, если сможешь выжить.

Возвращение в мир

Они верно рассчитали: сама она бы не смогла. Из монастыря Нина сбежала тайком с послушницей Серафимой. Вернее, не сбежала - уползла, так как послушница фактически тащила ее на себе. Куда? В брошенную деревеньку в десяти километрах от поселка Шамордино. Но как жить дальше? И Нина вспомнила о деньгах. "А ты докажи, что их давала", - ответят ей в монастыре.

Я была в шоке, понимая, что в долларах денег мне не вернут - нет доказательств, - и попросила свои 40 миллионов рублей.

То ли монастырское начальство испугалось, то ли смилостивилось, но ей положили выплачивать по 500 рублей в месяц. Крохи, которых едва хватало на лекарство. Но Девяткина не унывала. Помогала чем могла местным, за это получала от них продукты.

Они, наверное, рассчитывали, что долго не протяну. Но Господь помог мне, я стала поправляться. Если честно: мне иного не было надо. Отдали б они мне разом хотя бы тысяч десять на покупку какого-нибудь деревенского домика, я бы больше не попросила. Но они отказали. А потом мать Амвросия и вовсе заявила: "Пиши на имя матушки заявление с просьбой о матпомощи в размере 500 рублей, иначе вообще ничего не получишь". Написала я, а куда деваться, вышла на улицу, села на пенек и думаю: вот и все. Матпомощь - дело добровольное. Сегодня - дали, завтра - нет, и поминай как звали. Но Бог не оставил меня, надоумил, как сделать. Побежала назад, попросила свое заявление, чтобы дописать главное. Казначейши уже не было, и я дописала: "... в счет выплаты долга".

На основании этого документа еще через два месяца Нина догадается, наконец, подать заявление в суд, который вынесет решение в ее пользу и обяжет монастырь выплатить оставшуюся сумму. Правда, почему-то без индексации. А потом будет второй суд, который подтвердит: "... Девяткиной не были созданы нормальные условия для проживания в Казанской Свято-Амвросиевской пустыни, ей причинялись серьезные нравственные страдания". И Козельский районный суд под председательством Н.Степанова решит: взыскать с монастыря индексацию долга, а с игуменьи Никоны - компенсацию за нанесенный моральный вред в размере 25 тысяч рублей.

Только вдумайтесь в эти слова: настоятельницу известного на весь мир монастыря, ассоциирующегося у людей не иначе как с моралью и нравственностью, фактически уличают в аморальности и безнравственности! Нонсенс? Или закономерность? В любом случае это говорит о том, что пора освободиться от навязываемого нам священнослужителями чувства вины за беспредел по отношению к церквям в годы Советской власти, которое невольно закрывает обществу глаза на происходящий сегодня беспредел уже в стенах храмов и монастырей. Религия - религией, а люди - людьми, и права человека, как известно, приоритетны перед любым вероисповеданием. К слову, к этому же выводу пришла и христианка Нина Девяткина, добивающаяся правды теперь уже у администрации области, Генпрокуратуры и духовных отцов Оптиной Пустыни. Что знаменательно: все старались уйти от решения поставленных Ниной проблем. То ли боялись чего, то ли сами в чем замешаны.

Когда я обратилась к главе козельской администрации с просьбой выселить меня с территории монастыря, куда я год назад была вынуждена вернуться из-за отсутствия жилья, тот объяснил мне, что, имея прописку монастыря, я не являюсь членом светского общества и потеряла право гражданина России, так как нигде не числюсь, не значусь и уже отсутствую в списке живых людей! Оказывается, монастырь - государство в государстве. Пришлось обращаться к губернатору с просьбой дать мне статус беженки, чтобы иметь хоть какую-то защиту от произвола как со стороны монастыря, так и со стороны администрации.

Если вопрос с жильем не решится до зимы, Нина будет обречена на гибель. В заявлении на имя губернатора она так и написала: "В случае своей смерти оставлю посмертную записку с обвинениями в отказе мне какой-либо помощи со стороны администрации". Ответа пока нет. Как нет его и от Генпрокуратуры, куда Нина написала о высокой смертности среди насельниц Шамординского монастыря.

Нет проку и от обращения к духовным отцам. Владыко Алексий сказал: "Смиряйся". О.Илий вразумлял: "Монах должен быть слепым и глухим". А о.Пафнутий, ее духовник, выслушав рассказ Девяткиной, удивился: "Какую ты ищешь правду? Вон она - вся на небо ушла".

Впрочем, сама Нина руки не опускает и лелеет надежду на встречу с истинными православными.

А в Шамордине насельницы обо мне будут еще долго помнить, - улыбается Нина. - И дело тут не в суде, который я выиграла, - об этом мало кто узнает: с местными, которые могли бы об этом рассказать монастырским, общаться запрещено, смотреть телевизор, слушать радио - тоже, а газет там не бывает. Но осталось покрывало, которое я расшила золотом. Его стелют по великим праздникам. Вот оно - на фотографии. К слову, и из этого монастырь делает деньги: снимок креста на моем покрывале стоит пять рублей. Говорят, раскупают неплохо. И я купила. На память. Должно же остаться от монастыря хоть одно доброе воспоминание...

https://vk.com/ivanov1963

Рассказ первый. ИМЕНА ГОСПОДА

Почту в посёлке обычно приносили в монастырь перед обедом. Или сам батюшка игумен забирал в отделении, или приносила пожилая тучная почтальонша.
Письма, телеграммы, почтовые уведомления складывали в храме на прилавке церковной лавки. И те, кому она полагалась, сами разбирали, когда заходили в храм.
Сегодня, принесла почтальонша, достаточно бодрая женщина лет 55. Она сказала, что есть срочная телеграмма, и попросила позвать того, для кого она предназначалась.
Возле прилавка стояло человек 8 мужчин. Один молодой монах отец Димитрий, высокий, статный, красивый, с немного то ли виноватыми, то ли грустными глазами. Два послушника, один зашел с кухни, второй из гаража. И пять строителей, среди которых был и я.

Послушник Феодор, который помогал готовить на кухне, взял телеграмму, посмотрел и сказал, что телеграмма для Вадима, который месяц назад переехал из монастыря жить и работать в скиту на Волоке. Но, как её туда доставить? Туда или на лыжах идти часа четыре или на снегоходе. А снегохода в монастыре нет. Дороги тоже практически нет. 5 км по тропе охотников, а потом вообще сплошные снега.
И, к тому же, темнеет рано, и мороз за тридцать.
В телеграмме сообщалось о заболевшей матери Вадима, которая жила в городе. Вобщем, желающих отнести пешком телеграмму в скит не нашлось.
Немного подумав, я решил пойти потеплей одеться и доставить это срочное сообщение на Волок.
Само название Волок раньше определяло поселение, то ли каторжан, то ли тех из крестьян, кто в незапамятные времена волокли на себе до реки сплава стволы кедров и сосен на лесопильный заводик. Сейчас же весь Волок состоял из пары рубленных домов, сарая и загона для скота.
Жили там несколько человек. Из тех, кому даже за стенами монастыря казалось жить суетно и шумно. Они брали благословение игумена и уходили ещё дальше в таёжную глушь.
Заправляла всем хозяйством скита бабка Варвара, старая монахиня. Электричества в ските не было, Длинные зимние вечера жгли масляные лампадки и свечи.
Питались очень просто. Гораздо скудней, чем в трапезной монастыря. Если, не было поста, то потребляли рыбку, которая водилась тут, в протоке, и летом и зимой. А в основном, каши, хлеб, овощи и картошечку.
Сейчас тут было тихо и очень безмолвно. Все трое, не считая монахини Варвары были послушники. Вадим, 27 лет, седой бородач Анатолий 55 годков и самый молодой из всех Дима 20 лет, который никак не мог бросить курить в монастыре, и для этого поехал смиряться в скит.

Было около часа дня, когда я вышел из ворот монастыря и двинулся по направлению к скиту....
Шел по холодку бодро, весело, хрустел по снегу валенками, напевал молитовку...
Ветра почти не было. Только морозец крепчал. А, может быть, это обеденные каллории уже выветривались из меня по пути.
Часа через два поднял воротник ватного бушлата и потуже натянул на голову ушанку. Однако заметно холодало.
Ещё, примерно через час, пришло время свернуть с тропинки и топать, проваливаясь по снежной целине. Всё реже попадались лыжни проходивших тут охотников...
Потом начало темнеть. Север Томской области, зимой день совсем короткий. И сумерки до неузнаваемости изменяют видимую местность.
Вдруг в голову начали заползать неприятные тревожные мысли. А вдруг заблудился?! А, если замёрзну тут?! Ведь никто не найдёт до утра, а может и дольше. А, если волки?!
Стало не по себе. И тут провалился по пояс в снежную яму. Руками гребу, одну ногу вынимаю, вторая утопает в снегу. Такое мягкое снежное болото.
Начал молиться. Начал замерзать. Продолжаю разгребать руками сугроб и чувствую, устал. Хочется расслабиться, отдохнуть, хочется пить, но ем снег, а он не утоляет жажду. С лица струится горячий пот, а руки, ноги мёрзнут и мёрзнут...
Вдруг пронзает мысль. А ведь я по своей воле решился пойти в скит. Благословение настоятеля не брал. Это моя гордыня меня потащила. Я в душе осудил ребят, что никто не вызвался отнести телеграмму. И я, такой "герой", двинул в одиночку по зимнему лесу...
Стало ещё поганей на Душе, страх и отчаяние теперь поселились где то в солнечном сплетении и ныли сильней голода и жажды...
И тут что то перевернулось в сознании. Вокруг тишина, белое безмолвие, темнота и холодища.
А мне вдруг стало как то спокойно, или скорей безразлично. Куда то растворился страх, ушла тревога и паника. Подумалось. Ну, усну, ну замёрзну, что с того? Что я? Первый или последний дурачина на белом свете?
Совсем расхотелось есть и пить. Как то даже стало теплей и расслабленней, осталось одно желание - просто уснуть.
По привычке поблагодарил Господа за такую тихую и безболезненную смерть. Улыбнулся, по небритой щеке сама собой покатилась непрошенная слеза. Себя не было жалко. Было жалко мать. Мою мать и мать Вадима...

Сквозь вязкую дремоту услышал какой то треск... Непонятно, что это было...Может косолапый бродит по лесу, не заснувший или разбуженный охотниками в берлоге. Или ветка сломалась от мороза. Выбираться из сугроба не было ни сил, ни желания. Сам в себе заметил, опять появился страх. Заснуть и замёрзнуть - это одно дело, а вот сидеть по пояс беспомощно в снегу и смотреть, как меня сейчас будут рвать и грызть, совсем было страшновато.

Далёкий треск перерос в непрерывный шум. Но ещё было непонятно, что это там...Вдруг увидел тонкую полоску мерцающего света.
Отупевший ум догадался. Это едут охотники на снегоходах. Наверное возвращаются в посёлок или в охотничий домик на зимовье...
Дальше всё понятно. Начал орать, что есть силы, звать... Соображалось уже плохо, Будто и мысли умеют замерзать, как ледяная вода. Плохо помню дальше.

Услышали, подобрали, отвезли в монастырь. Там никто ничему не удивился. Затопили в одном из домов баню.
Парили меня, чаем отпаивали, мёдом кормили. Игумен откуда то притащил самогонку. После бани вытерли насухо мне тело и втёрли в него алкоголь.
Стало жарко. Но вместо сна пришли мысли. Удача, совпадение, спасение, случайность - всё это тоже имена Бога. Значит, судьбой мне не было отпущено глупо заснуть в лесу и закончить на этом мой земной Путь.

Телеграмму я не доставил. Вадим сам узнал о ней, когда пришел через два дня в монастырь. Пришел на лыжах, по умному. Благодарить меня не стал за попытку сообщить ему раньше о болезни мамы. Просто зашел ко мне в общагу строителей и сказал тихо - Ну и дурак же ты, Андрюха. Не смелый и добрый отзывчивый герой, а полный круглый дурак.
Я промолчал. Он был прав.

Рассказ второй

ЧТО ТАКОЕ НА САМОМ ДЕЛЕ МОЯ ЖИЗНЬ?

Мне помогло в этом вопросе исследование моих личных чувств, мыслей и ощущений.
Итак. К сути вопроса.
К чему стремятся все люди?
Что реально, а что иллюзия?
Как получить желаемое поскорей и с меньшими затратами?
Как сохранить и приумножить, а не потерять?

Вот эти вопросы и будем сейчас исследовать и пытаться ответить на них себе честно, без эмоций и беспристрастно.

Люблю смотреть на воду. На льдины, которые важно плывут мимо меня. На ледоход. Треск сталкивающихся лбами громадин, какие то хлопки, хлюпания, и вся эта война мимо, мимо, мимо...Это весна мощно двигает свои вечные законы.
В моей душе тоже весна. Вокруг никого, кроме живых, проплывающих льдин. Хотя нет, за спиной, где то далеко, залаяла собака.
Сижу на ржавой барже, на зиму намёртво привязанной к берегу цепями. Уже прохладно. От реки тянет мокрой свежестью. Так можно запросто простыть. Но уходить не хочется. Раз в неделю, в воскресение, после обеда прихожу сюда. Сижу на старой скамейке, кто то добрый водрузил её на баржу. Просто смотрю...

Около трёх лет я живу в монастыре. Наблюдаю за собой, молчу, молюсь. Мне не скучно.
Почему то вспомнился рассказ батюшки-настоятеля, что это место свято. Здесь, в гражданскую войну, топили посередине сибирской огромной реки баржи с трюмами, наполненными живыми людьми. Белогвардейцами.
Поэтому земля здесь, и вода, и даже сам воздух свят от страданий и ужасов глупой жестокой войны.
Именно поэтому тут выбрали место для постройки монастыря.
Как интересно ведет меня судьба. А я то что здесь делаю? В этой таёжной деревне. Среди лесов, вдалеке от цивилизации, семьи... Зачем я здесь?
Тогда всё по порядку...

В три часа ночи ранняя молоковозка привезла меня домой. Добрый водитель попался. Подвёз с пригорода до центра города. Даже денег не взял.
За плечами тяжёлый рюкзак, набитый продуктами... Везу домой гостинцы, вернулся в командировки... Три месяца не был дома. Там жена, в кроватке спит маленький сын...Я очень соскучился...И очень устал без любимой, без семьи...
Смотрю на окна своей квартиры. Странно...Горит свет. Три часа ночи... Что это? Ребёнок заболел? Что то случилось?
Предупредить, что сегодня ночью приеду не мог. Сам не знал, что приеду.
Смотрю на свежевыпавший снег у подъезда. Следов людей и колёс нет. Значит, скорая не приезжала. Что там, дома?
Сердце забилось чаще, дыхание стало прерывистым, неровным.
Поднялся на пятый этаж. Перед дверью встал отдышаться, звоню...
Открыла жена. Полуравнодушный тихий голос - А, приехал?..Ну проходи, у нас гости...Есть будешь?

Такое ощущение, что меня не особо то ждали...Не был три месяца, а встречают, будто я за хлебом выходил на полчаса...
Неприятный холодок по спине и тревога поселяется в солнечном сплетении...
Заглянул в комнату, в полумраке под ночником, в кроватке спокойно спит сын... Всё в порядке...Что я так разволновался? Откуда это противная тревога в желудке?
Захожу на кухню. Накурено, сидит знакомый народ, парни, девчонки, пьют пиво, бренчат на гитаре. Три часа ночи. Всё в норме.
Вспоминается, как встречала меня жена с первых двух длительных командировок. Бежала по перрону вокзала, счастливая, растрёпанная, влетала в мои руки с размаху и мы целовались... Так было первые два раза...
А теперь... Вот откуда тревога и этот комок в желудке... Что то изменилось...Что то уже не как прежде...
А что было дальше? Что то в нас сломалось. Она привыкла к моему отсутствию. Я пытался вернуть былое. Уволился с командировок...Безработица, кое как воткнулся грузчиком в продуктовый магазин возле дома.
Это не помогло... Я не верил в возможность измены. Я понял, что охлаждение уже никак не остановить. Не отогреть то, чувство, которое было вначале. А, может его и не было. Голова шла кругом, тосковал, просил, дарил цветы, видел с ужасом расширяющуюся трещину в семье.

Всё, как у всех. Были ночные разговоры, выяснения отношений. Это только усугубляло процесс нашего разлада.
При любой возможности жена убегала на кофе к подружкам. Обидно было, что сам же познакомил их, чтобы ей не было так одиноко, пока я в командировках.
Когда была дома, то читала книжки, молчала, занималась ребёнком. Я стал просто зарабатыватевалем денег, мебелью, со мной вдвоём ей было скучно.
Видеть было невыносимо. Молчать было невыносимо. Начал выпивать после работы. Задерживаться. Она не ругалась, не спорила. Просто молчала. Это был полный крах любви и семьи.
Однажды я приехал на машине друга, собрал личные вещи и ушёл из развалившейся семьи. Терпеть этот холод было уже невозможно. Вернуть чувства, я понимал, не получится. А притворяться и врать сил не было.
Потом съемные квартиры, одиночество, тоска.

Было очень холодно. Ноябрь. Зашел погреться вечером в церковь. Домой не хотелось. Меня там никто не ждал. Сел посидеть на лавочку...
Когда храм опустел, ко мне подошёл какой то бородатый дед в длинной рясе.
- Извините, церковь закрывается, приходите завтра.
Я посмотрел ему в глаза и вдруг заплакал. От бессилья, от тоски, от нежелания жить...

Когда я немного очнулся, мы уже сидели в помещении церковного подвала. Пахло едой. Бородатый дядя говорил малоизвестными словами - "трапезная", "молитва", "епископ", "литургия"... Я что то так хорошо отогрелся, поел, и хотел только одного - остаться ночевать здесь и скорее лечь спать.
Утром я пришел в приёмную главного священника Сибири. Рассказал свою историю. А вечером того же дня уже ехал в другой город по заданию епископа работать там при церкви... Появилась какая то надежда, смысл жить и интерес к происходящему.
Поезд шел 6 часов. Всю дорогу учил наизусть свою самую первую и короткую молитву "Отче наш". Жутко хотелось курить. Но терпел.
Это было начало моей новой, совершенно неизвестной жизни.
Потом работа дворником, сторожем, звонарём, смотрителем семинарии, пение на клиросе, работа редактором областной православной газеты. Меня закрутила новая жизнь, новые перспективы, новая работа, учеба в семинарии, поездки в Москву, по Сибири... Семья потихоньку забывалась, особенно в днём и в праздники. А ночью продолжало всплывать и болеть.
Через год, ровно на Пасху, ко мне пришло решение уехать из шумного Томска в отдалённый северный посёлок на строительство монастыря.
Нашлись деньги на дорогу, вещей у меня почти не было. Маленький чемоданчик, библия, пара икон(Андрея Первозванного и Богородицы со Спасителем) и большой деревянный крест ручной работы на груди под подрясником.
И снова в путь...

Самое удивительное и забавное было то, что когда я высадился из автобуса и дошёл до переправы через реку, то увидел, нет ничего. Ни парома, на катеров, совсем ничего.
Только мерный треск и гул идущего по реке льда. Я приехал на берег весной. Река только что вскрылась от сна. И я не знал, как мне быть. Где тут есть ночлег, какой нибудь тёплый дом, где мне приклонить голову и что делать дальше?
Пустынный берег, шум ледохода, мороз, и я, сидящий на своём чемодане в раздумьях. Полный тупняк, отсутствие мыслей...
Решил помолиться и спросить совета у Господа. Полез в чемодан за молитвословом. И наткнулся на бутылёк с одеколоном. Мелькнула мысль. - Вот это поможет мне согреться.
Заранее весь сморщился и вылакал зелёную жидкость всю сразу. Закусить было нечем, но стало теплей. Я подхватил чемоданчик и двинулся вверх от берега, в надежде увидеть в наступавших сумерках хоть какие то огни...
Километра через два и правда, появились далёкие огоньки. Добрёл до них и понял, что это заброшенный лесозавод. Из трубы шёл густой чёрный дым и стало понятно, что это котельная. И главное, что она работает на удивление и наверняка в ней кто то есть живой.
Подрясник был заляпан грязью до пояса. Чемодан тоже. Я вошел. Пара удивлённых глаз уставилась на меня. Это был кочегар.
Познакомились. Я присел, он предложил выпить. Я отказался, согласившись только на чай.
-- В монастырь хотели попасть, - поинтересовался кочегар.
-- Да. Но вот не знаю как, - улыбнулся я.
-- Завтра с утра пойдёт на тот берег катер с рабочими. На нём и переберётесь.- обнадежил меня хозяин котельной.
Это была самая незабываемая ночь в моей молодости... Грязного, бородатого, напившегося чая гостя кочегар определил на ночлег на пыльные угольные котлы. Подо мной грозно гудело и бушевало пламя, а я лежал на котле счастливый, согревшийся. Погружаясь в сладкие сновидения.

Утром мы снова попили крепкого густого чая. И я побрёл на берег. Там мне стало неловко. Толпилась кучка рабочих в ожидании катера. С любопытством разглядывали меня, матерились, смеялись и курили.
Денег за катер с меня не взяли. Он был рабочий транспорт. Как мы лавировали между льдин, это очень интересно и опасно, но, в итоге, и это закончилось.
На другом берегу мне стало удивительно спокойно, бодро и даже немного весело. Видимо, чай кочегара был хорош. Опасности и неловкости миновали...
Я шел по деревне. Спрашивал пару раз дорогу до монастыря. Пока сам не увидел куполки храма и монастырские стены. Опять стало как то неловко, ведь никто не предупрежден о моем приезде. Вошёл в ворота, и меня встретила матушка Ирина, которую я видел частенько в Томске на службах.
-- О! - удивилась она, - Андрей, тебя что ли с шугой по реке из Томска принесло?
Мы посмеялись вместе. И немногословная матушка--настоятельница отправила меня покушать в трапезную... Затем в общежитие отдыхать.

Тогда я думал, что это было концом моего длинного приключения - путешествия. Однако это было только началом.

ФИНАЛ ПЕРВОЙ ЧАСТИ....

Рассказ третий

КТО, ЗАЧЕМ и КАК?

До приезда в монастырь, жизнь в нём была скрыта от меня некой завесой таинственности, необычности и туманом предположений.
Я не знал, как туда попадают, почему избирают этот странный путь, что там ищут и чего хотят.

Первые пару дней в монастыре я просто наблюдал, приглядывался, прислушивался... Выбирал для себя оптимально приемлемый режим существования.
Распорядок дня прост. В шесть утра монахи собираются на утреннее правило в храме. Кто то читает молитвы и поёт на клиросе. Другие просто стоят, молятся и слушают в церкви.
Обычные люди, миряне, послушники, строители и гости могут на утреннее правило не ходить. Если нет на это особого благословения настоятеля. А могут и приходить, если есть желание или потребность.
В нашем общежитии рабочие в это время все просто спят. После пробуждения вереницей топают на завтрак в трапезную раньше всех.
А в церкви в это время уже идёт литургия, монахи кушают только после службы, и никак не раньше.

Два дня я просто спал, ел, гулял по территории монастыря, ходил в церковь ради интереса. Короче, успокаивался, обживался и не спеша становился своим.
На третий день почувствовал необходимость заняться хоть каким то полезным делом, а не просто болтаться тут.
Вечером, перед отшествием ко сну, все жители монастыря, монахи и приезжие паломники собирались в храме, чтобы взять благословение настоятеля на отдых. Иногда игумен давал при этом личное напутствие на работу, на отъезд домой или просто благодарил за что то...Можно было сказать о своей просьбе или задать личный вопрос... Самое удобное, спокойное и хорошее время для этого.
Когда подошла моя очередь подойти к батюшке, то я сложил ладони лодочкой, поклонился, поцеловал большой крест в руках священника и задал свой вопрос отцу Иоанну...
- Отец, благословите на какое-нибудь послушание, - негромко попросил я.
- Ну, а сам ты что хочешь?, - отец внимательно посмотрел мне в глаза.
- Не знаю, что скажете, то и буду делать
- Попробуй пока помогать на стройке, а там поглядим.
Я кивнул, поклонился и отошёл.
Вечером на улице так тихо, хорошо и спокойно. После церкви на улице весенняя прохлада, комаров ещё нет. Можно присесть перед сном на дощечку, побыть одному, посмотреть на небо. Как хорошо, когда нет волнений, мыслей, страстей, никаких тревог и срочных планов. Спешить совсем некуда и незачем. Жизнь идёт сама. Спокойна и проста.

Раньше никогда не думал, кто чаще всего населяет такие места. Кто живёт временно или всю жизнь при монастырях. Узнал только тут.
В основном это самые обычные люди. Чаще со сложной, извилистой судьбой. Те, кто сильно пил, страдал, потерял себя и не видел выхода. Или устал в миру и уже не мог и не хотел жить по законам суетливой цивилизации. Те, кто отсидел срок и потерял жильё. Те, кто потерял надежду, любовь, здоровье или близких. Те, кто устал носить маски и устал притворяться обычным. Те, кто был обманут, или те, кто боялись себя. Фанатично верующих адептов православия на самом деле тут не встретил.
Люди улыбчивые, часто молчаливые, спокойные, простые и искренние. У многих глубокие, грустные глаза. Ученых болтунов и умников тут тоже мало. Жизнь самая простая, тихая, без спешки, размеренная, самая обычная. Без чудес и важных событий. Каждый знает, что ему делать сегодня, завтра, и не суетится по пустякам.
Особенно это заметно, когда приезжают гости из городов, паломники или просто шумные "туристы". "Туристами" тут называют тех, кто сам не знает, зачем сюда прибыл. Не знает, что хочет. Не знает, что что ищет. Путешественники и искатели истины.
Чаще всего люди приезжают сюда с другими целями.
Найти успокоение от бед, безнадёги, исцелить больную, уставшую душу. Получить крышу над головой, тёплую одежду, поддержку, или просто кусок еды, чтобы выжить.
Есть такие бабушки и дедушки, которые принимают монашество, чтобы занять себя на старости лет, и почувствовать, что они ещё кому то нужны и полезны. Ощутить заботу и дать заботу другим... Подготовиться к смерти тела... Очистить душу покаянием от земных страстей и прошлых грехов...

С утра вышел на работу со строителями. Таскаем носилки с раствором и заливаем монастырские стены. Приятно стать нужным, полезным. Жара ещё не наступила. Месяц апрель.
Подходим в паре к бетономешалке, накладываем в носилки раствор и идём по мосткам всё выше, чтобы наверху вылить содержимое в опалубку.
Говорить с напарником особо не о чем. Поэтому молчим и в уме молимся. Таскаем и молчим.
Время обеда. Топаем в трапезную. Кушаем. Потом у нас есть часик передохнуть. Это моё любимое время. Захожу в пустой храм. Ложусь на скамейку. И сладко так засыпаю.
Очнулся от голосов. На стройке уже кипела работа. Потягиваюсь, выхожу и присоединяюсь к напарнику. До темноты таскаем носилки, ужинаем. И на благословение к батюшке. Потом общага, кровать, сон. Так всю неделю. На выходные и в праздники не работаем, ходим на службу. А после обеда в воскресение иду гулять на берег. Сидеть на старой барже. Смотреть на движение большой реки. На чаек. Слушать успокаивающее бульканье и журчание воды. И молчать.

Через какое то время по выходным стал читать молитвы на клиросе и петь в хоре на службах. А в будни всё по прежнему. Стройка, трапезная, сон. Иногда заходят в голову мысли о прошлой жизни. О бывшей жене, о сыне. О матери. Это ненадолго будоражит нервы. Вызывает в душе горечь и боль. Тогда начинаю усердней работать и молиться. Сохрани моих близких Господь. А я им помочь уже не могу ничем. Я сам ещё очень нездоров душевно.
Монастырь это и есть Лечебница для душевно раненных, душевно больных, душевно уставших и исцеление тут идёт незаметно. Не быстро. Исцеляет тут сам Бог, покой и христианская тихая любовь окружающих.
Здесь нет истерик, очарований, разачарований, суеты, больших надежд и планов. Страхи и тревоги сами растворяются в простоте и чистоте обычной жизни...
Так в работе, службах, относительном спокойствии и смирении прошёл первый год. Потом прошёл второй, потом третий... Лето, зима, лето, зима, весна...
Великий Пост на исходе. Скоро Пасха. Конец апреля. Пригревает. Птички поют. Солнце искрится в куполах. Тепло и тихо.
Воскресение. Сижу во дворе. Смотрю на небо. Сегодня не работаем. Выходной.
Прислушался к себе. Что чувствую? Тишину, свободу и покой.
Подходит молодой парень. Он иногда тут помогает нам на стройке. А в выходные гоняет по деревне на мотоцикле.
-- Привет, Андрей. Тут у меня дело к тебе.
-- Говори...
-- Мать Ольга просила тебе передать, чтоб ты зашел к ней домой. Садись на мотоцикл, я подвезу..
-- Да нет, ты катайся, я пешком прогуляюсь, недалеко...
Я несколько удивлён. Зачем меня приглашает эта послушница? Обычно мы даже с ней только здоровались, но никогда не разговаривали ни о чём. Странно..Но, раз просит, зайду.
Когда зашел в дом, всё сразу понял. На столе бутылка самогона... Ольга уже пьяная.
Сел. Молчу. Потом тихо выдавил из себя - Зачем звала?
Ольга глянула мутными глазами и молча положила голову мне на колени.
Первая пришедшая мысль "Пропал. Вот я и пропал"
Без лишних слов наливаю полный стакан, залпом опрокидываю в себя. И слушаю свою Душу. Душу не слышно. Её перебивает колотящееся сердце. Сразу захотелось курить. Очень..Очень...

Дальше можно не рассказывать. Итак всё понятно. Но расскажу...
Я не устоял. Был блуд, был секс, был грех...
Послушница Ольга расслабленная, вялая, мирно спала, захрапев на полу. Поднял её, перенёс на кровать. Укрыл. Пусть спит.
Абсолютно протрезвел... Стою. Не знаю, что теперь делать. Мыслей ноль, в голове тупняк и опустошение. На сердце мрак, в душе холод. Даже страха нет, как буду рассказывать это на исповеди...Пустая голова и полная тупость.
Курить расхотелось. Вышел из дома. Медленно побрёл обратно в монастырь. Тихий покой, спокойная радость и свобода улетучились. Это работает грех...
Так прошёл этот безумный день. Потом бессонная ночь...
Утром подошёл к настоятелю и спросил благословения покинуть монастырь. Он ничего не ответил, просто отошел от меня, будто глухой...
Увидел во дворе матушку игуменью, настоятельницу Ирину... Она подошла ко мне, перекрестила.
-- Матушка Ирина, как думаешь, скучает по мне моя бывшая жена?
-- Да что ты? Давно забыла она о тебе. Столько лет прошло. Жизнь ведь не стоит на месте. В миру заботы, хлопоты, проблемы, разных дел куча. Не до тебя ей, -- с доброй улыбкой ответила монахиня.
Вдруг что то прояснилось в уме. Как озарение какое то. А я ведь и правда понапридумал себе, целых три года фантазировал, что нужен семье до сих пор. Что приедут за мной. Или позовут. Простят и попросят вернуться домой, к сыну. Да никто меня там не ждёт. Только матери и Богу ещё нужен.
Следующим солнечным утром уже шагаю на паромную переправу. На душе снова спокойно, легко и пусто. Меня уже ждёт новая мирская жизнь. Бороду потом, дома, сбрею. Мне 30 лет. Молод, здоров, бодр, красив.
Монастырская эпопея закончилась. Душа не болит больше... Лечебница душе помогла. Спасибо ей...
На прощание настоятель, давая мне деньги на проезд, негромко заметил -- А умирать всё равно в монастырь вернёшься...
Я не ответил. Я был уже не здесь... Я живой...

Рассказ о самом светлом человеке.

Посвящается моей самой дорогой, навеки горячо любимой, родной бабушке Вале. Храни её Господь. И да будет земля ей пухом.

Её мать, русская оперная певица, отдала трёх своих дочерей в детский сиротский дом Петербурга ещё при царе Николае Втором. В 1913 году.
Так вышло, что певице нужно было срочно уезжать на гастроли за границу. А маленькие дети были бы там обузой. Оставить в России их было не с кем.
Так маленькая трёхлетняя Валечка оказалась в детском доме, который находился под патронажем самой Светлой Царицы. Царица сама часто приезжала в приют, навещала питомцев, обычно следила за порядком и питанием детишек. Ну, и конечно, подарками дети обделены не были. Особенно в православные праздники. Полный пансион плюс воспитательница немка Марта.
Марта была чистокровной немкой. Со своими обычаями и привычками. Например, бабушка рассказывала мне, как обычно за столом в трапезной сидят дети, обедают. За их спиной ходит Марта и приговаривает.
- Кушайте хорошо, дети. Если хотите пукнуть, пукайте. Газы держать в себе нехорошо и вредно.

Так проходило детство. Потом случилась революция. Подросшие дети поступили кто куда. Кто учиться, кто работать. Раскидало их смутное время.
Валечка окончила какие-то курсы и завербовалась на заработки на Дальний Восток. Там всегда требовались рабочие для обработки рыбы.
Сестры разъехались по всем концам огромной России. Одна во Львов, вторая в Тирасполь.
Валечка работала во Владивостоке. там и познакомилась с будущим мужем. Мой дед Алексей Григорьевич был моряком. Работал на флоте. Добывал в бескрайних просторах Тихого океана себе заработок на рыболовецком судне.
Ещё он был непоседой. Менял суда, переходил из одной команды в другую. Искал себе лучшую долю.
Вот так однажды они и познакомились. Он отдыхал на берегу после очередного плавания. Зашел в местный морской клуб на танцы. А тут и Валечка.
Поженились. Через год родилась моя мама. Во Владивостоке. Вале было уже 29 лет. Это был первый ребенок.
Потом война. Сумбур, разруха. Голод. Работа на рыбзаводе с утра и до полного изнеможения. Без праздников и выходных. Фронту нужны были консервы, и рыбобработчики работали, не жалея себя.
Потом Победа и начались странствия семьи Колесниковых. Тут вовсю развернулся непоседливый характер деда. К тому времени родились ещё двое. Мой дядя Валера и тётя Лариса.
Несмотря на наличие малолетних детей в семье, дед любил срываться с насиженного мета и куда-нибудь ехать.
Обычно это происходило неожиданно. Все работают, дети ходят в садик и ясли. Приходит с работы дед и говорит жене Валентине.
- Собирай детей. Мы уезжаем.

Куда уезжаем никто толком не знал. Собирались наспех вещи, увольнялись с работы. Брались билеты на поезд и в путь!

Из-за вечной нехватки денег билеты брались самые дешевые. В общий сидячий вагон. Поезд часто останавливался на полустанках и подолгу стоял. Ехали столько, насколько хватало денег на дорогу и на продукты. Потом дед внезапно командовал:
- Выходим!
Семья с тремя маленькими детьми спешно выгружалась из вагона на вокзал и сидела на чемоданах. Валя раскладывала на полу вещи, так, чтобы уложить детей спать. А дед убегал куда-то в незнакомый посёлок...
Возвращался к вечеру и говорил, что завербовался на какую-то новую работу. Мол, договорился насчёт временного жилья.
В тесноте, да лишь бы не в обиде. На какое-то время всё налаживалось, обживалось. Дети устраивались в садик, моя мама в школу. Опять все работали и жизнь приходила в норму. Но ненадолго.
Через некоторое время всё повторялось. Приходил с работы дед. Говорил, что уволился и получил расчёт. И нужно опять куда-то ехать.
Однажды решили ехать к сёстрам Вали. Во Львов. Денег немного скопили на дорогу. Дети слегка подросли. Сорвались с места, бросили дом и поехали.

Сестра моей бабушки жила во Львове очень бедно и неустроенно. Замуж так и не вышла. Детей не имела. К тому же, она стала инвалидом по зрению и за ней нужен был уход. Валентина устроилась на работу. Вечерами ухаживала за сестрой и детьми. Даже в обед прибегала с работы, чтобы накормить и проследить за всем в доме. Ютились все в одной комнате 15 метров.
Деду дома всё не нравилось, начал выпивать, скандалить, обижать жену и её сестру. Но на работу не прогуливал. Детей пока не трогал. Каждый вечер приносил с работы шоколадку или конфеты.
Однажды пришёл вечером с работы злой и угрюмый. Не скандалил, а сразу лёг спать. Утром сказал, что нужно уезжать обратно на Дальний Восток. Мотивировал он тем, что на Сахалине теперь хорошие заработки. Мол, сестра Вали не пропадёт и без них.
Валя опять промолчала. Взяли билеты в общий вагон. Ехать почти 10 суток. Жара. Вонь. Скученность. Денег еле хватает на продукты и чай. В туалет вечная очередь. Поезд еле ползёт или стоит подолгу на каждом полустанке. В вагонах воруют даже самые никчёмные вещи. Тогда бабушка сказала деду:
- Знаешь, Алексей. Это наше последнее странствие. Дёргать детей я больше не дам. Приедем на Сахалин и там осядем.

Поезд прибыл на конечную станцию материка Советская Гавань, где паромная переправа с материка на остров Сахалин. Материк тут заканчивался и начинался Тихий океан. Край Света.
Все были унылы, вымотаны, дети простывшие и уставшие от долгой дороги. А ещё нужно было 12 часов плыть на пароме. Да и дальше ждала полная туманов неизвестность. И такой же туманный остров, похожий на гигантскую рыбу в Тихом Океане.

На пути к острову паром настиг шторм. Люди сидели в каютах, кто мог. Кто не мог, тех рвало на палубе. Пришвартоваться к берегу в такую бурю никакой возможности не представлялось. Это было бы слишком опасно. Болтанка в море продолжалась около суток вместо 12 часов.
Взрослые легче переносили качку. Детей рвало и полоскало каждые несколько минут. Выворачивало наизнанку в духоте каюты. Бледные, пожелтевшие, измождённые, покачиваясь от бессилия, вышли на берег острова в порту Холмска. Что дальше делать и куда деваться никто не знал. Родственников, друзей и даже просто знакомых тут не было. Деньги кончились. Океан и туманы. Остров Сахалин. Край мира...

Дед попытался устроиться на работу прямо здесь, в порту, но его не взяли. Тогда Валя расстелила пожитки на морском вокзале и уложила обессилевших от качки детей спать. А сама с мужем начала перебирать вещи, чтобы выбрать что-то на продажу.
Дед Алексей Григорьевич отнёс вещи на рынок и с трудом продал, буквально за копейки. Этого хватило лишь на то, чтобы снова купить билет на поезд и отправиться в далёкий рыбацкий колхоз на заработки вглубь острова.

Прибыли в город Чехов. Здесь нашлась работа и временное жильё в ветхом деревянном бараке. Дети пошли в школу. Родилось ещё двое, тётя Мила и дядя Олег. Семьи тогда у всех были большие. Пятеро детей никого не удивляло, были семьи и поболее. Пока бабушка сидела с детьми, дед работал в плавании на рыболовецком судне в море. И летом, и зимой. Месяцами его не бывало дома, и Валентина Дмитриевна выкручивалась, как могла, чтобы прокормить себя и детей.

Затем приходил с рейса дед. На берегу начинал гулять, пить, бедокурить. Пропивать заработанные таким жутким трудом деньги. Однажды поднял руку на бабушку. Она простила его. Но это начало повторяться. Тогда она пошла в администрацию города и попросила дать ей с детьми отдельное от мужа жильё. К тому времени бабушка была уже очень уважаемым человеком в маленьком рыбацком городке. Работала бухгалтером. Брала работу на дом. Трудилась честно и не покладая рук, чтобы прокормить семью. Никогда не сидела без дела. Пятеро детей и всё одна. Одна...

Жильё ей дали. Отдельную двухкомнатную квартиру в каменном доме с печным отоплением в центре городка. Это было просто чудо. Вот тогда семья зажила относительно спокойно размеренно. Алименты дед платить не собирался. Только подвыпивший частенько приходил в наш дом, просил Валентину Дмитриевну вернуться и жить вместе. Бабушка уже столько натерпелась, столько прощала его выходки, что ни сил, ни желания для совместной жизни не осталось. Дети подросли. Моя мама вышла замуж. Она была старшей дочерью в семье. Родился я.

Меня легко поймут особенно те мои читатели, которые жили в частном доме, и знают, что такое тепло русской печки. Такое домашнее, родное, уютное тепло согревающее не только тело, но и саму душу. Такое тепло обычные батареи дать не могут.
Вот такой покой, уют и душевное тепло всегда исходило от моей бабули. К ней всегда тянулись самые разные люди, соседи, коллеги по работе, просто знакомые. К ней шли поговорить, рассказать о своих несчастьях и горестях. Она всегда чудесным образом находила для каждого свои особенные согревающие и утешающие слова. Помогала и словом, и делом. Её любили и уважали все жители нашего маленького городка. Она имела особый дар стать для всех родной и близкой.
Никогда не унывала. Я вырос в этом доме. помню, сколько добра и заботы было о каждом в нашей большой семье. На крупные покупки собирали все вместе, копили мне на пальто и велосипед. Каждый уже работал и нёс все свои деньги в общий семейный котёл. Жили небогато, но никому не отказывали из друзей и соседей. Если те просили взаймы.

Я ни в чём не нуждался. Вокруг бабули всегда была тихая, спокойная и надёжная радость. Моя мама уехала на материк после смерти моего отца. Поступила учиться в институт в Новосибирске. Я остался с бабушкой на острове. Мне тогда было 2 года. И я стал как бы самым младшим ребёнком в большой дружной семье. Шестым. Именно не внуком, а полноценным общим ребёнком.

Постепенно я стал любимым ребёнком в семье. Самым маленьким. Меня, конечно, баловали. Плюс посылки с материка от мамы. Мама часто присылала мне хорошие детские книги и кукурузные палочки в больших коробках. Такого на острове не было.
Придёшь, бывало, со школы, глядь, а ботинок уже нет. Вымыты, начищены, стоят, на печке сушатся. Бабуля всё делала незаметно.
Тётки мои даже бурчали за это на бабулю.
- Разбалуешь ты его. Обленится. Сам бы к порядку приучался.

Думаю, они были правы. Но бабуля меня так искренне любила. Больше всех. Ведь бывает часто, что внуков любят больше собственных детей.
И вообще, она была совершенно необыкновенная женщина. Столько натерпевшись в жизни от мужа, не озлобилась, не замкнулась в себе, веру в людей не потеряла. А напротив, всегда сама других утешала, и помогала, чем могла. Словом, и делом согревала.
Только благодаря её поддержке я закончил колледж и два института. Мне всё часто надоедало, и без её уговоров бросил бы быстро учёбу.

У бабы Вали была одна совершенно необыкновенная и очень редкая черта. Она никогда не умела делить людей по принципу "Свой" - "Чужой". Чужих для неё вообще не существовало.
К примеру, соседи или знакомые могли абсолютно спокойно попросить её приглядеть за детьми, а сами куда-нибудь отлучиться на весь день.
Возвращаются поздним вечером, а дети мирно спят. Сытые, довольные, наигравшись за день. И ещё, пока соседей не было дома, бабуля успела им и ужин приготовить. Так было всегда и во всём, чего касалась бабушка.

Не помню, чтобы в нашем доме когда-нибудь были ссоры или даже просто серьёзные споры между родными в семье. Никаких разногласий. Тихая, размеренная, спокойная и очень уютная жизнь.
После ухода от мужа бабушка больше замуж не вышла, полностью посвятив себя детям и внукам. Хотя желающих на её руку и сердце в городе было немало.
Она редко бывала одна. Стоило ей выйти на улицу и сразу подходили знакомые, соседи, друзья. Всем хотелось поговорить с ней, спросить совета или просто поболтать на любую тему. Всех выслушивала с приветливой улыбкой и уважением. Какие-то невероятной силы волны тепла и доброты исходили от неё. Люди это сразу чувствовали и уже никогда не забывали её душевный свет.
Ещё бабуля очень любила писать и получать письма. Бывало, получит письмо от моей мамы из Новосибирска, радуется, как дитя. Прочитает сначала сама. Потом вечером придут все с работы, она соберёт всю семью за ужином, и опять прочитает письмо при всех вслух. И улыбается, счастливая. За дочь радуется. Затем срочно идёт писать ответ. И пишет полночи.
Вот так мы и жили. Мирно, размеренно, дружно и спокойно.

Прожила бабуля свою долгую жизнь честно, всегда трудясь, не покладая рук. Долгих 86 лет. Религиозной не была. Но под старость, когда ей было уже за 70, полюбила слушать христианское радио. Церквей в нашем городке тогда не было. Партия ведь упорно вела страну к коммунизму.
Бывало, включит вечерком радио Филиппин и слушает о Христе. Растрогается, плачет и умиляется. Меня в детстве не крестили, да, думаю, и никого из моих родных тоже.
Но прожила бабуля и без заповедей библейских честно, праведно и, по совести.
До самой смерти сама себя обслуживала, и ещё умудрялась детям, внукам и правнукам помогать. Ни разу даже слова дурного от неё и о ней ни от кого не слышал.

Я жил уже второй год в монастыре, когда получил с Сахалина письмо о смерти бабушки Вали моей. Там рассказывалось, как именно она умирала. Так тихо и мирно...
Утром, как обычно встала с постели. И прямо в ночной сорочке начала вдруг тихонько что-то напевать и танцевать по комнате. Потом внезапно успокоилась. Села на пол, глубоко вздохнула, прикрыла глаза и ушла в мир иной. Дядя Олег видел всё это.
Такая спокойная, без трагедий и болезней добрая смерть... Сам Господь, видимо, взял её добрую Душу себе на руки и поселил рядом с собой.
Провожал в последний путь её весь город. Люди как-то сами узнавали об уходе бабы Вали. Процессия растянулась почти на километр. Администрация города взяла на себя все расходы по организации похорон и поминок. Был городской духовой оркестр, море цветов и венков. Люди отдавали дань благодарности близкому и дорогому для всех человеку.
Храни тебя Бог, моя милая и бесценная бабуленька. Я твой внук и навеки родной, помнящий тебя человек...

Когда я писал этот рассказ о бабуле, меня очень тронули светлые воспоминания моего детства и юности. И вдруг подумалось... А, может быть, и мои читатели, прочитав это, вспомнят добрым словом своих живых или уже ушедших стареньких матерей и бабушек. Возьмут и позвонят им сейчас, если живы. Или помянут ушедших за семейным столом, и в церкви свечечку поставят с молитвой родным за упокой.
Я свою бабулю любил и при жизни, и сейчас люблю. Чего и вашим родным желаю. Лучше, конечно, успеть ценить и благодарить их при жизни. Чтобы потом, у оградки кладбища, нам стыдно не было... И чтобы не стало уже слишком поздно... Лучше успеть при жизни...

АВИ 2016 https://vk.com/ivanov1963

При слове «монастырь» многие до сих пор представляют каменную келью, угрюмые лица, непрерывные молитвы и полное отрешение от мира. Или же личную трагедию, которая лишила человека смысла жить дальше, и он «ушёл в монастырь».

Как живут монахини в XXI веке, почему выбирают этот путь, я попыталась узнать у своей школьной подруги, которая живёт в монастыре уже более 10 лет.

Я с удивлением обнаружила, что моя школьная подруга практически не изменилась, несмотря на то, что мы не виделись четырнадцать лет! Такими же остались мимика и жесты, интонации, стиль речи. И характер. Сестра Александра (так зовут Юлию после пострига) охотно рассказала мне о своей жизни в монастыре, о том, что привело её сюда, и что она обрела здесь на самом деле.

В чужой монастырь

– Как ты решила уйти в монастырь? Ты с детства ходила в церковь?

– В церковь меня водила бабушка, а в старших классах начали ходить вместе с подружками, но мы и на тусовки успевали ходить, и даже в ночные клубы, хотя мама была против. Когда окончили школу, все решили поступать в духовное училище. Каждая из нас собиралась выйти замуж за батюшку, чтобы остаться в духовной сфере. Мы познакомились с учителями, начали готовиться к поступлению на следующий год. Я периодически ездила в этот монастырь, как-то раз осталась пожить на неделю, мне тут очень понравилось. Я даже хотела остаться, но нужно было вернуться домой, завершить дела. Нельзя быть чему-то обязанным и явиться сюда.

В общем, вместо замужества я выбрала жизнь в монастыре. Цель у нас была одна, а сложилось всё по-разному. Я не собиралась в монастырь, но я знаю девушек, кто собирался, но у них семьи сейчас. На всё есть воля Божья, никто ни от чего не застрахован.

– Существует мнение, что в монастырь в основном уходят люди, у которых случилось несчастье, и они больше не видят смысла в жизни. Или это какие-то «забитые» девушки, которые не смогли найти себя в обычном мире. Так ли это?

– От горя тут не скрыться. Нигде нельзя спрятаться от себя. В основном в монастырь приходят те, кому здесь нравится. Все люди разные: грустные и весёлые, спокойные и активные. Не согласна, что сюда приходят только «забитые».

(Мимо нас проходят две монахини, девушки лет 25: румяные лица, улыбки; что лишь подтверждает слова Юли.)

– Как принимают в монастырь желающих? Есть ли какие-то этапы?

– Люди просто остаются, подходят к матушке настоятельнице или благочинной. На новенькую смотрят, как она молится, работает. Главный критерий – послушание. Сначала девушка надевает платочек и длинную юбку. До пострига послушница может жить в монастыре от года до трёх, но это в среднем. Кто-то может прожить десять лет и уходит, так и не приняв пострига.

«Невольник – не богомольник»

– Чем занимаются монахини? Как обычно проходит день?

– У каждой есть свои обязанности – работа. Когда приходишь в монастырь, подаёшь документы – какое у тебя образование, какие навыки и опыт. Обычно стараются распределить работу по образованию: с медицинским – идут в медсёстры или становятся врачами, с экономическим – занимаются бухгалтерией, кто хорошо поёт – в хор. Хотя могут с двумя высшими и на коровник отправить. День начинается и закачивается молитвой. Встаем мы к 5.30 на первую службу, в течение дня трудимся, на трапезе читают жития святых. После обеда снова за работу, потом вечерняя служба, вечернее правило (молитва на сон грядущий), а спать ложимся около 11 вечера.

– А зарплату за свой труд вы получаете? На что вообще существуют монахини?

– В нашем монастыре зарплаты нет, хотя такая практика существует – в некоторых монастырях точно знаю, по праздникам выдают денежки. Где-то монастырь не может обеспечить монахинь полностью. У нас есть жильё, мы питаемся тут, нам выдают «рабочую» одежду. Но всё остальное… Кому-то помогают родители, родственники, знакомые.

– В каких условиях живут монахини?

– Условия у нас нормальные, живем по два-три человека в комнате, на этаже душ и туалет. Но в некоторых монастырях живут очень бедно, топят дровами. А если монастырь часто посещаемый, монахини устроены гораздо лучше: у каждой сестры свой домик, в котором есть кухня, спальня, зал. К ним приезжают гости, которых можно пригласить к себе, напоить чаем.

– Вы можете покидать монастырь и навещать родственников?

– Да, в каждом монастыре существует «отпуск», но везде разные условия. Где-то монахини могут уезжать каждый год, где-то чаще, где-то реже, в зависимости от обстоятельств. В некоторых монастырях установлены определенные дни, когда можно отлучиться. Все мы люди, хоть и живем в монастыре. Я считаю, что отпуск обязательно должен быть. Невольник – не богомольник.

Миру – мир

– Кстати, а как отреагировали твои родственники и друзья, когда узнали, что ты ушла в монастырь?

– А я никому не сообщила. Знали только самые близкие, и для них было тяжело меня отпустить. Остальным мы сказали, что я уехала в другое место. Просто появляется много вопросов и толков, когда люди сразу узнают. А когда это происходит через какое-то время – проще воспринять. Но многие готовятся уйти открыто.

– Были ли у тебя сомнения насчет правильности пути? Что должна делать монахиня в таком случае? И как реагирует начальство, если кто-то собирается уйти из монастыря?

– Как отреагируют – сложно сказать, конечно, печально, когда уходят из монастыря. Кто-то обсуждает сомнения с сёстрами, кто-то идет к настоятельнице. Иногда бывает очень тяжело… Но я могу рассказать о проблемах только близкому человеку. Мы живем как большая семья. Бывают и ссоры, и примирения. Но если человек решает уйти из-за чего-то – значит, изменилось его внутреннее состояние. Почему он не может принять какие-то вещи? Жизнь в монастыре, как и замужество – нужно искать компромиссы, чтобы остаться.

– Отмечаете ли вы праздники, дни рождения? Можно ли монахиням пить вино?

– Мы отмечаем православные праздники. Сначала Рождество, самый весёлый праздник: мы поём колядки, ходим по кельям. Потом Пасха… В некоторых монастырях можно выпить немного вина. Мы вместе празднуем, вместе постимся, это совсем не скучно, как кажется. Некоторые отмечают день рождения, но чаще день ангела.

– Много ли новых людей приходит в монастыри сейчас? И есть ли для них всех место и работа?

– В каждом монастыре нуждаются в новых людях. Сейчас не так много приходит, человек пять в год. Бум пришёлся на середину 90-х, и примерно до 2005-го много людей уходило в монастыри. Наверное, это было связано с тем, что в начале 90-х церковь начала возрождаться.

– Возможно ли в монастыре продвижение по службе, так сказать, карьерный рост?

– Это актуально для мужских монастырей. В женском можно стать игуменьей, но я никуда не стремлюсь, мне и так хорошо.

"Все! Надоело! Ухожу в монастырь!" - многие из нас позволяют себе подобные шутки. Но есть люди, которые однажды сказали это себе всерьез и совершили задуманное, навсегда распрощавшись с мирской жизнью.

В предыдущем материале мы подробно описали, . Рассказали о ранних подъемах и многочасовых богослужениях, скромных трапезах и бесконечных "послушаниях". Такая жизнь не каждому по плечу: не зря на более чем двухмиллионный Минск приходится всего около сотни сестер. Говорят, что в монастырь уходят от тяжелых проблем и неудач. Монахини Свято-Елисаветинской обители с этим категорически не согласны.

Они не повышают голос и ни на что не обижаются. С удовольствием отвечают на любые вопросы и стараются ничего не скрывать. Общение с сестрами складывается очень легко и непринужденно, но понять их крайне тяжело. Когда речь заходит о Боге, возникает ощущение, что эти люди говорят на совершенно другом языке. К чему такие крайности? Зачем лишать себя всех радостей жизни, вместо того чтобы просто соблюдать заповеди, исправно ходить в церковь по воскресеньям и перед сном читать "Отче наш"? У каждой монахини на это свои аргументы.

В одном сестры единодушны: в монастырь, по их мнению, не уходят, а приходят. Приходят к Богу, а не убегают от жизненных проблем. Сестры не согласны со стереотипом, что здесь они оказываются не от хорошей жизни. Скорее, серьезные испытания заставляют обратиться к вере. А что будет дальше, зависит от человека.

Монахиня Иулиания, 55 лет. "Бог управляет всем: твоими мыслями и твоими поступками"

Так, например, случилось с сестрой Иулианией, которая долгое время была совершенно далека от религии. В миру женщину знали как хорошего музыканта. Социальный статус, материальное благополучие, муж и трое прекрасных детей - у нее было все, о чем можно только мечтать. Но однажды случилась трагедия: тяжело заболел ребенок (последняя стадия онкологии). Врачи практически не давали шансов на выздоровление. Разочаровавшись в возможностях медицины, женщина решила "вымолить ребенка". Совсем неожиданно для себя она поверила в Бога. А потом с ее семьей начали происходить невероятные вещи: сын выздоровел, несмотря на мрачные прогнозы врачей. Для женщины все было очевидным: "ребенка исцелил сам Господь". С тех пор с каждым годом вера в ней лишь крепла.

- Я поняла, что именно этого мне долгое время не хватало. Всю жизнь я чувствовала, что моя душа томится. А на самом деле, душа искала Бога…

Женщина продолжила душевные поиски и в конце концов нашла себя в монастыре. Дети выросли и выбрали свой путь, а монахиня Иулиания - свой.

- Я понимала, что так больше не могу - жить в том качестве, в котором жила до этого. Нужно было что-то менять. Бог управляет всем: твоими мыслями и твоими поступками.

Монахиня Иулиания уверяет, что дети отнеслись к ее решению относительно спокойно. Они регулярно "приходят в гости", а дочь даже поет в монастырском воскресном хоре.

- Когда ты чувствуешь, что "готов", не замечаешь того, что другие назвали бы "терпеть". Если ты пришел в монастырь, значит, у тебя есть для этого серьезная решимость.

Монахиня Марфа, 40 лет. "Раньше я завидовала верующим, потому что у них есть вечность…"

Монахиня Марфа открыла двери обители в период сильного душевного подъема. Как она сама говорит, в какой-то момент ее "словно коснулся Господь". До этого она была студенткой Академии искусств, в церковь не ходила и ничем подобным не интересовалась. Однажды на каникулах девушка поехала в гости к бабушке, которая живет в Израиле. Цели поездки был самыми что ни на есть светскими: сделать интересные этюды, отдохнуть, загореть и осмотреть достопримечательности. Путешествие по святым местам запомнилось особенно сильно: все, что рассказывал экскурсовод, показалось юной художнице крайне интересным.

- Я подумала: если Христос на самом деле говорил такое, то он точно Бог. У меня быстро все встало на свои места. Из Израиля я вернулась очень воодушевленной. Постепенно перестала понимать, как можно НЕ верить. Кстати, раньше я иногда завидовала верующим, потому что у них есть вечность…

После возвращения домой девушка продолжила интересоваться религией: читала специальную литературу и даже пробовала писать иконы. Узнав об Иисусовой молитве, студентка стала читать ее во время занятий, и тогда даже обычные учебные рисунки, по ее мнению, выходили красивыми, как никогда. Один из преподавателей даже сказал, что работы "светятся". Вместе с сестрами милосердия она начала ходить в детский интернат. Тот период своей жизни монахиня Марфа вспоминает как особенно счастливый. Неудивительно, что по окончании Академии искусств она оказалась в монастырской иконописной мастерской.

- Мне так понравилось там: сестрички читают молитвы, все такие вдохновленные. Это казалось совершенным "космосом", меня не покидало ощущение полета. Сомнений не было никаких, я была уверена, что на своем месте.

Всего три года разделили жизнь нашей героини на "до" и "после". В 1998 она начала ходить в храм, а в 2001-м она уже была в монастыре.

- Если говорить о моем решении, то, собственно, я его не принимала, а просто искала Божьей воли…

Монахиня Надежда, 25 лет. "В монастыре я почувствовала облако благодати"

Судьбу монахини Надежды также решил случай (или сам Господь, как здесь часто говорят). Девушка приехала в Минск поступать в институт, а в итоге поступила… в монастырь. Во время экзаменов она снимала комнату с одной из сестер милосердия. Та привезла ее в монастырь - посмотреть, оглядеться.

- Я почувствовала другую атмосферу, "облако благодати", если можно так выразиться. Было ощущение, что ты окунулся в другой мир - в мир любви и понимания.

Поступить в институт у девушки не получилось, пришлось перенести планы на следующий год. А скоротать время она решила опять же в монастыре: потрудиться и, так сказать, набраться "монастырского духа". Две недели, по словам сестры Надежды, прошли незаметно. Но по возвращении домой она не почувствовала облегчения. В душе была сильная пустота.

- Меня очень тянуло обратно… Видимо, Господь меня вел к Себе. Я вернулась, еще раз увидела отношение сестер друг другу, отношение батюшки, эти лица, искренность в глазах… Мне захотелось стать частичкой этого организма. И когда батюшка благословил меня на жизнь в монастыре, я почувствовала очень сильную радость.

Зато родители юной девушки были в шоке. Их можно понять: сестра Надежда стала монахиней, по сути, сразу после школы! Не познав и не почувствовав вкуса жизни.

- Так происходит опять же из-за стереотипов, якобы в монастыре чуть ли не "заживо хоронят". Но проходит время, и родные принимают наши решения, начинают сами причащаться, исповедоваться. Не зря говорят, что когда кто-то уходит в монастырь, у его семьи появляется ангел-хранитель, он заботится о родных, оберегает их.

Испытательный срок: из трудниц в монахини

Сестру Надежду постригли в монахини почти сразу после того, как она пришла в монастырь. Но это, скорее, исключение, чем правило. Обычно перед тем как надеть облачение, женщины проходят длинный путь. Почти как "испытательный срок" на работе. Выделяют несколько этапов духовного роста.

" Трудницы" приходят в монастырь, чтобы поработать, присмотреться и понять, правильный ли они сделали выбор. Они участвуют в богослужениях, послушаниях, но в любой момент могут уйти. Следующий этап - это послушничество, что означает готовность сестры "отречься от своих желаний". Принимая постриг в инокини, женщины обещают навсегда посвятить себя Богу. Их можно сравнить с невестами: уже помолвлены, но еще не стали женами. Монашеский постриг - это наивысшая ступенька. Его принимают далеко не все сестры. Из 100 насельниц Свято-Елисаветинской обители только половина - монахини. На них ложится огромная ответственность: чего стоят только монашеские обеты! "Нестяжание" (запрет иметь личные деньги), "целомудрие" и "послушание" (в данном случае имеется в виду не работа, а умение слушаться) - вот главные правила, по которым живут монахини.

- Внешне может казаться, что ты чего-то себя лишаешь, но это неправильно. Чем больше ты стараешься ради Христа, тем больше ты получаешь внутренней свободы. Здесь не нужно думать, как сделать то, а как - это… Все решают за тебя. В этом смысле так гораздо легче жить.

В монастыре я почувствовала всю полноту жизни и гармонию. Когда выезжаешь отсюда в город, все кажется каким-то пустым и безжизненным. В монастыре - настоящая жизнь, здесь люди начинают по-настоящему раскрываться, в том числе через послушание.

Выслушав исключительно восторженные отзывы о жизни в монастыре, нам стало интересно: а бывают ли случаи, когда сестры меняют свое решение уже на последнем этапе - после пострига в монахини? Оказывается, да. Здесь говорят, что более страшного греха нельзя себе представить.

Монахиня Афанасия, благочинная монастыря:

- У нас была монахиня, которая ушла из монастыря в мир. Потом, видимо, раскаялась и снова вернулась к Богу, правда, уже в другую обитель. Спустя время она опять присоединилась к нам. Произошел какой-то внутренний процесс. И хотя это большой грех, Бог всех прощает.