Рассмотрим основные этапы проведения работ по созданию первых атомных бомб в США по материалам, опубликованным в открытой печати военным куратором Манхэттенского проекта, американским бригадным генералом Лесли Гровсом.
Это тот самый Гровс, который в 1942 г. был повышен до звания бригадного генерала и назначен руководителем американского атомного проекта. Именно этот легендарный для США генерал придумал проекту кодовое название Манхэттенский и выбирал места для строительства атомных объектов, а в последствии организовывал их слаженную работу и снабжение (рис. 6.10).
О Richland
^^Hanford Engineer Works)
Rochester О
(Health Project)
DC.®
Washington,
Oak Ridge Q
(Manhattan District Headquarters. (Los Alamos Laboratory-Project Y) Clinton Engineering Works)
О Berkeley
(Radiation Laboratory)
(VanSmCor"pjO ЧиТЖadiumCorp.)
О Inyokern
(Projectcamei) Q j_os Alamos
/I nc Llamnc I aKnra*
О Wendover
(Project Alberta)
(ProjecfAmes ChicagoСЭ
(Metallurgical Laboratory)
Qsylacauga
{Alabama Ornance Works)
О Alamogordo
(Project Trinity}
Рис. 6.10. Атомные объекты США
Генерал Гровс занимался подбором и расстановкой руководителей отдельных направлений проекта. В частности, настойчивость Гровса позволила привлечь для научного руководства всем проектом привлечь Роберта Оппен- геймера.
До того как заняться атомным проектом Гровс не занимался физикой, помимо административной деятельности в военном ведомстве США он был специалистом по строительству. Под его умелым руководством было построено здание Пентагона, чем он и обратил на себя вни- Рис. 6.11. Лесли Гровс мание властей, как военных, так и гражданских.
Опыт возведения Пентагона показал, что Гровс прекрасный организатор, может ладить с людьми и, что самое главное способен решать поставленные задачи в короткие сроки с высокой эффективностью.
При своём назначении руководителем проекта Гровс настоял на присвоении ему звания бригадного генерала, заявив: «Мне часто приходилось наблюдать, что символы власти и ранги действуют на ученых сильнее, чем на военных».
Уже после успешного завершения проекта многие американские средства массовой информации обвиняли генерала в отсутствии человечности и лояльности к подчинёнными, что становилось причиной многочисленных конфликтов с учёной братией, которая, имея за плечами мировую известность, не всегда была склонна подчиняться военной дисциплине, установленной руководителем проекта.
После окончания войны Гровс как-то заявил журналистам, что ему удалось создать изумительную машину с помощью «величайшей коллекции битых горшков», имея в виду ученых-атомщиков, в числе которых было несколько лауреатов Нобелевской премии.
Как известно, 6 декабря 1941 г. правительство США приняло решение о выделении крупных ассигнований на разработку и изготовление атомного оружия. Все виды работ было поручено курировать военному ведомству, потому что работы, по известным причинам, предполагалось проводить в обстановке строжайшей секретности.
Только спустя 20 лет после завершения Манхэттенского проекта о нём начали просачиваться некоторые подробности. Советская разведка не в счёт, это особая тема, которая будет кратно затронута далее.
Наши современные журналисты довольно часто ставят в вину тогдашнему руководству СССР (Сталину, Берии, Курчатову) неоправданную, на их взгляд, жёсткость при организации работ по созданию атомного оружия.
С высот теперешней псевдо демократии, действительно, некоторые административные решения могут казаться излишне заорганизованными с этаким лагерным привкусом. Однако и опыт проведения аналогичных работ в США тоже мало похож на виды Палестины в волшебном фонаре.
Лесли Гровс, в частности, не скрывает соей гордости по поводу возведения им небывалой стены секретности. По его мнению, одним из главных мотивов таких стараний, раздражавших учёных, была необходимость: «Сохранить в тайне от русских открытия и детали проектов и заводов».
Под началом генерала учёные работали в условиях тщательно дозированной информации. В пределах одной лаборатории для общения между отдельными группами сотрудников требовалось разрешение военной администрации.
Были и комические прецеденты. Некто Генри Д. Смит руководил одновременно двумя отделами. Так вот, формально, для общения с самим собой по научным и производственным вопросам он должен был получать специальное разрешение Гровса.
Естественно, что в пределах Манхэттенского проекта была развёрнута мощнейшая собственная служба безопасности, которой, помимо отслеживания режима вменялись в обязанности анкетирование, допросы, подслушивание, слежение за официальной и личной перепиской всего персонала, от посудомоек до ведущих специалистов.
На особо секретных объектах личная переписка и телефонные разговоры были вообще запрещены. Сам Гровс с целью сохранения режима секретности даже избегал письменных докладов начальству о состоянии работ. Предпочитал устные сообщения, как говорится с глазу на глаз.
Собственная контрразведка Гровса действовала в обход ФБР и госдепартамента США вплоть до начала в феврале 1945 г. Ялтинской конференции, когда о бомбе союзникам официально объявил президент.
В риторическом вопросе: «Бомбить или не бомбить?» для Гровса естественно, как истинного военного, сомнений не могло быть. Конечно, бомбить, учитывая всё затраченное на создание атомных бомб и возможность заявить о стратегическом приоритете над СССР, который к моменту окончания войны имел самую многочисленную, опытную и дееспособную армию мира.
А это пугало и заставляло настаивать на испытаниях бомб в реальных условиях современной войны. А тут ещё «битые горшки», многие из которых ввязались в Манхэттенский проект из-за боязни, что у Гитлера атомное оружие появится раньше и мир окажется беззащитным перед немецкой ядерной угрозой.
Когда выяснилось, что если даже у немцев бомба есть в стадии «вот, вот», то они не успеют ею воспользоваться, некоторые учёные категорически возражали против бомбардировок Хиросимы и Нагасаки.
Даже Алберт Эйнштейн по этому поводу, правда уже после того как, пропиа- рился: «Если бы я знал, что немцам не удастся создать атомную бомбу, я бы пальцем не пошевельнул».
После испытаний атомного заряда в Аламогордо многие её создатели открыто выступали против бомбардировок Японии. В Чикагском университете даже была создана специальная комиссия под председательством лауреата Нобелевской премии профессора Франка, в которую входил и Лео Сциллард.
Комиссия направила президенту Трумэну письмо от имени 67 ведущих учёных, участников проекта с обоснованием нецелесообразности атомной бомбардировки. В письме, в частности, обращалось внимание высшего руководства страны, на то, что сохранить монополию в производстве атомного оружия долгое время США сохранить не удастся. Два миллиарда, затраченных на Манхэттенский проект и обоснования военных перевесили в глазах президента доводы учёных.
Гровс по этому поводу говорил: «Наблюдая, как проект пожирает гигантские средства, правительство всё более склонялось к мысли о применении атомной бомбы. Трумэн не так уж много сделал, сказав «да», ибо в то время нужно было иметь больше мужества, чтобы сказать - нет».
Как водится, решение о бомбардировке Японии было упаковано в привлекательную для обывателя обёртку. Тут были заверения о крайней военной необходимости и о защите американских интересов на Дальнем Востоке. В своём оправдательном, по сути, обращении к нации Трумэн уверил всех, что атомные бомбардировки сохранят жизни многим тысячам американских солдат. Пипэл и на этот раз схавал.
А на самом деле Япония уже была повержена, на севере стояли советские войска, уже освободившие Сахалин и Курильские острова.
По большому счёту взрывы предназначались для устрашения СССР. Бабахнуть надо было исходя не из военных интересов, а из чисто политических, что собственно и определило выбор целей.
Нужны были города с большим населением, равнинная местность и значительная площадь. В начальном варианте Гровсом от имени проекта были предложены города Киото, Ниагата, Хиросима и Кокура.
Политики посчитали, что бомбардировка древней столицы Японии, Киото не совсем гуманно. Киото заменили Нагасаки. Когда цели были уточнены, то оказалось, что вблизи них находятся лагери военнопленных, в числе которых в основном были американцы, но Гровс приказал не брать это во внимание. Лес рубят, щепки летят. Перед тем как первую бомбу отправить в последний путь на аэродроме набожные американцы устроили богослужение, благословив пилотов на «святое» дело, и подчеркнув тем самым, что Всевышний одобряет это действо.
При развёртывании Манхэттенского проекта основными задачами было получение в необходимых количествах для создания бомбы радиоактивных материалов, урана и плутония.
Рис. 6.12. Артур Комптон с Ричардом Доуном
По оценкам учёных получение плутония в достаточных количествах можно было осуществлять в ядерном реакторе для запуска, которого требовалось 45 тонн металлического урана или двуокиси урана.
Первая промышленная установка была создана на базе Металлургической лаборатории Чикагского университета, руководимой Артуром Коптоном.
Гровс встретился с Комптоном, Ферми,
Рис. 6.13. А. Эйнштейн и Л. Сциллард
Франком, Вигнером и Сциллардом 5 октября 1942 г. Следует напомнить, что именно Лео Сциллард уговорил Эйнштейна подписать письмо американскому президенту о необходимости развёртывания работ по урановому проекту.
Во время этой встречи учёные занимались ликбезом, они популярно разъясняли Гровсу предлагаемую технологию производства плутония и свойства, построенной на его основе бомбы.
Гровса, прежде всего, интересовали количества материалов, для того чтобы определить для себя и других военных масштабы предстоящих работ.
После этой встречи генерал сетовал, что обстановка для него была непривычной. Впервые в его биографии было необходимо планировать грандиозную по масштабам работу не на основании конкретных вводных, как это принято у военных всего мира, а на непроверенных гипотезах «дырявых горшков».
Особенно Гровса ставило в тупик то обстоятельство, что сами учёные вероятность правильности своих гипотез оценивали не более 30%. Когда речь зашла о плутонии, то оказалось что его может потребоваться от 40 до 400 кг. Это бесило Гровса, он не мог себе представить, как в таких условиях можно было осуществлять разумное планирование производств.
В своих мемуарах Гровс сравнивал себя с поваром, которому предлагалось обслуживать гостей количеством от 10 до 1000.
Вопросы возникали на каждом шагу. Одним из них была задача охлаждения реактора. Чем его охлаждать? Были варианты гелия, воздуха и воды. По началу учёные остановились на гелии, но потом оказалось, что этот теплоноситель неудобен по целому ряду причин, пришлось вернуться к идее использования воды.
Гровс после посещения лаборатории определил для себя, что плутониевая бомба более реальна, чем урановая, т.к. последний вариант был связан с разделением изотопов урана, технология, которой была ещё более туманна, чем получение плутония.
Получение плутония. Плутония в лабораторных условиях было получено микроскопическое количество. Даже в декабре 1943 г. Программа располагала всего двумя миллиграммами материала, в то время как с разделением изотопов урана была полная неясность.
Для выполнения огромного объёма конструкторских, проектных и технологических работ была привлечена фирма «Дюпон», инженерно-конструкторский состав которой отличался высоким уровнем профессионализма. Специалисты этой фирмы сделали себе имя на выполнении больших строительных заказов, кроме того, до развёртывания Манхэттенского проекта Гровсу доводилось работать с фирмой в рамках армейского строительства, что было не маловажно, с учётом предстоящих масштабов производства.
Не все участники проекта разделяли мнения Гровса о привлечении к работам крупных промышленных компаний. Учёным, особенно из числа выходцев из Европы, было свойственно переоценивать свои возможности в областях творчества, смежных с научной деятельностью.
Иные из них считали, что достаточно собрать вместе 10 - 100 талантливых инженеров, естественно под их, учёных, мудрым руководством и дело пойдёт. Дело в том, что никто из этих «головастиков» даже не представлял себе истинного масштаба предстоящих работ.
В последствии оказалось, что на подготовке плутониевого производства было задействовано более 45 000 специалистов. Даже такой промышленный гигант, как «Дюпон», несмотря на невиданные государственные субсидии, работал на пределе сил и возможностей.
Конечно, Гровсу было сложно с учёными, особенно с Чикагской командой, где собрались вместе исследователи самой высшей мировой пробы, которые в принципе, даже гипотетически не предполагали контроля над своей деятельностью.
При переговорах со специалистами фирмы «Дюпон» от имени правительства Гровс подчеркнул, что против ядерного оружия не существует никакой защиты, кроме страха перед возмездием, поэтому чтобы возмездие не наступило, работы должны вестись в режиме глубокой секретности, несмотря на участия в них большого количества персонала.
Работы по плутонию необходимо было начинать ещё вчера, несмотря на то, что до конца не ясны способы защиты от радиации связанных с этим производством людей. Кроме того, развёртывание производства необходимо начинать без традиционных предварительных лабораторных испытаний и опытной эксплуатации отдельных циклов.
Не исключалась так же возможность выхода из-под контроля цепной реакции, т.е. перехода процесса деления ядер урана в режим взрыва, т.к. конструкция реактора была, мягко говоря, не отработанной в этом отношении.
К моменту начала промышленного строительства были решены только принципиальные теоретические вопросы. Специалисты фирмы «Дюпон» после трёхдневного общения с Гровсом и учёными из Чикаго резюмировали своё мнение: «Полной уверенности в осуществимости процесса не может быть по следующим причинам:
- Самоподдерживающаяся ядерная реакция не осуществлена на практике;
- Ничего определённого о тепловом равновесии такой реакции не известно;
- Ни одна из рассмотренных к тому времени конструкций ядерного реактора не выглядит осуществимой;
- Возможность извлечения плутония из высокорадиоактивного вещества также не является доказанной;
- Даже при самых благоприятных предположениях о каждой стадии процесса производительность завода в 1943 г. будет составлять несколько граммов плутония, а в 1944 г. - немногим больше. Если предположить, что действующий завод удастся построить в срок, производство плутония достигнет запланированной величины не ранее 1945 г. Однако эта величина может оказаться и недостижимой;
- Практическая полезность цикла, разработанного в Чикагской лаборатории, не может быть определена без сравнения его с урановым циклом, над которым работают лаборатории Колумбийского университета в Беркли, поэтому необходимо провести исследования и сравнить эти методы».
А тем временем в 25 км от Чикаго в Аргоннском лесу началось строительство подсобных помещений и вспомогательных лабораторий ядерного реактора. Вследствие недостатка квалифицированной рабочей силы, работы шли медленно, поэтому по предложению Комптона было решено построить малый экспериментальный реактор под трибунами университетского стадиона в Чикаго, для отработки технологии и проверки самой идеи.
Решение об использовании стадиона было во многом авантюрным. Только по недоумию можно было располагать экспериментальный ядерный реактор в центре многомиллионного города, под трибунами действующего стадиона. Учёные, будучи по жизни большими оптимистами, убедили военное и гражданское руководство, что реактор не опаснее кастрюли кипящего супа, выключил газ, - кипение прекратилось.
Рис. 6.14. Энрико Ферми в Чикаго
Однако повезло и 2 декабря 1942 г. Реактор был запущен в безаварийном режиме. В инстанции пошла знаменитая шифровка: «Итальянский мореплаватель высадился в Новом Свете. Туземцы настроены дружелюбно».
Это означало, что у Ферми всё получилось, и реактор заработал. Была осуществлена впервые в мире управляемая цепная реакция, однако это совсем не означало, что возможно промышленное получение плутония в количествах, достаточных для конечной цели - атомной бомбы.
Передовое достижение Ферми, вместе с тем, не гарантировало, что атомная бомба взорвётся вообще. В реакторе нейтроны замедлялись графитом, затем легко захватывались ядрами радиоактивного вещества.
По естественным причинам разместить в бомбе замедлитель не представлялось возможным, т. е. образующиеся при первых же актах деления нейтроны будут быстрыми и могут пролетать ядра активного вещества, не задерживаясь, а это исключало возможность взрывообразного протекания процесса.
Комптон и его учёная компания, однако, настаивали на том, что вероятность взрыва плутониевой бомбы составляет около 90%. Им поверили и прибавили прыти в строительстве плутониевых объектов. Учёные уверяли, что если правительство их поддержит, то бомбу можно сделать уже в 1944 г., а в начале 1945 г. можно будет изготавливать по одной бомбе в месяц.
Этим пророчествам не суждено было сбыться в полной мере. На лабораторном столе и в рабочих тетрадях учёных всё казалось простым и достижимым, на практике же, на инженерном и строительном уровне возникали трудности, на преодоление которых требовалось время и силы, не говоря уже о средствах.
Учитывая состояние и темпы строительства, и несмотря на нежелательность расширения круга осведомлённых лиц, к проекту привлекли ещё два промышленных гиганта, фирмы «Дженерал электрик» и «Вестингауз».
Лос-Аламос. До определённого уровня развития Манхэттенского проекта проектированию самой бомбы уделялось мало внимания, потому что отсутствовала
235 239
уверенность в возможности получения в больших количествах U и Pu .
Реальную конструкцию бомбы, из тех, кому её предстояло строить, ещё не представляли. По протекции Комптона научным руководителем разработок был назначен Роберт Оппенгеймер, профессорствовавший до этого в Калифорнийском университете в Беркли.
Оппенгеймер начал традиционно. Он собрал вокруг себя небольшой коллектив теоретиков и поставил задачу. При первом же предварительном рассмотрении оказалось, что о конструкции бомбы учёным известно не на много больше, чем американским домохозяйкам.
Оптимистичное представление о возможности создания бомбы 20 учёными в течение трёх месяцев улетучилось при первых же вопросах инженернотехнического персонала и военных. Стало очевидным, что работы по конструированию бомбы надо было начинать, не дожидаясь накопления требуемого количества взрывчатого радиоактивного вещества.
Понимал это Роберт Оппенгеймер и Артур Комптон. Оппенгеймер, как известно в те времена не был лауреатом Нобелевской премии, что делало его в глазах именитых коллег менее авторитетным, поэтому избрание его кандидатуры на должность научного руководителя прошло не без колебаний, как со стороны учёных, так и со стороны военных.
Но, тем не менее, назначение состоялось, и Оппенгеймер приступил к организации лаборатории. Возникла проблема её размещения. Дело в том, что очень уж специфичные свойств разрабатываемого изделия, предъявляли и специфические требования к месту его расположения.
Место разработки, с одной стороны должно было быть не густонаселённым, но иметь возможность быстрого развёртывания коммуникаций, с другой стороны это должна быть местность с мягким климатом, позволяющим вести круглогодичное строительство и проведение многих работ под открытым небом и иметь большие запасы воды. Ко всему прочему, там было необходимо обеспечить проживание большого количества сотрудников в изолированном от внешнего мира режиме.
Остановились на окрестностях городка Альбукере, который с трёх сторон был окружён скалами, что упрощало обеспечение режима изоляции. Однако в районе функционировало несколько сотен фермерских хозяйств, имеющих землю в собственности. Население требовалось переселять, а это дело совсем не простое, затратное и не быстрое.
Следующим возможным районом был городок Лос-Аламос (штат Нью- Мехико). Этот район был всем хорош, кроме дефицита пресной воды. К району можно было добраться только по нескольким горным дорогам, которые можно было надёжно контролировать незначительными силами военной полиции. Район был настолько диким, что там даже закрылась единственная школа.
Невозможно было найти учителей, которые бы согласились работать в такой глуши. Именно школа стала первым строением, в котором начались все работы.
Рис. 6.15. Оппенгеймер в Лос-Аламосе
Работы по конструированию бомбы получили шифр «Проект Y».
Основу проекта составили учёные, работавшие в Беркли под руководством Оппенгеймера.
При вербовке в проект учёных из университетских центров встала ещё и чисто финансовая проблема. В университете преподавательская братия работала в течение 9 месяцев за хорошую зарплату в достаточно комфортабельных условиях, а в Лос-Аламосе условия были мало отличными от спартанских, плюс полная изоляция и зарплата не на много выше, чем в университетах.
Возможности существенно увеличить жалование учёным не было, потому что бомбу мастерили не только люди науки, но и многочисленные инженеры техники и обслуживающий персонал. Зарплата даже самых маститых учёных не должна была отличаться от прочих в разы, это бы внесло социальную напряжённость, которая на объектах такого типа не допустима.
В частности, Оппенгеймер, возглавивший проект, некоторое время получал меньшую, чем в университете зарплату. Гровс лично был вынужден вмешаться и в исключительном порядке увеличить Оппенгеймеру зарплату до университетского уровня.
Первоначально предполагалось что штат лаборатории будет составлять всего 100 человек, обслуживаемая малочисленным коллективом инженеров, техников и рабочих. По мере развёртывания работ, выяснилось, что эти цифры возрастут многократно. Первые сотрудники «Проекта Y» оказались в достаточно жёстких бытовых условиях, что для американцев, особенно учёных, было совершенно не привычно. Сотрудники были размещены на фермах вблизи Лос-Аламоса. Жильё было не благоустроено, а дороги не асфальтированы, система общественного питания не отлажена, продукты выдавали, о ужас, сухим пайком, телефонная связь в привычном режиме отсутствовала.
Обычный взрьш
Уран-235
Рис. 6.16. Один из вариантов атомной бомбы ствольного типа
Строительство объектов в Лос-Аламосе осложнялось нехваткой квалифицированных строителей и не до конца выясненных особенностей конструкции атомного оружия. Одним из основных нерешённых теоретических вопросов, был вопрос о времени протекания неуправляемой цепной ядерной реакции.
Т
и
Не было уверенности в том, что начавшийся процесс деления ядер разнесёт в клочья всю массу взрывчатого вещества и реакция затухнет в начальной стадии.
Наиболее простым просматривался, так называемый ствольный метод, когда одна подкритическая масса делящегося материала (рис. 6.16) направлялась как снаряд навстречу другой подкритической массы, игравшей роль мишени, образовавшаяся при этом масса была уже сверхкритической, теоретически следовало, что должен был последовать взрыв.
Эта схема была положена в основу конструкции «Малыш», которую по готовности метнули на Хиросиму.
Вторая рассматриваемая учёными, была имплозионная (взрывная) схема. Внутри корпуса бомбы организовывался сходящийся взрыв, объёмно сжимавший делящее вещество.
На рис. 6.17. красными прямоугольниками показана система зарядов обычного взрывчатого вещества, которые создают сферическую ударную волну всесторонне
сжимающую шаровой слой активного вещества (синий цвет) вокруг другой части вещества.
В результате уплотнения атомной взрывчатки должна была образовываться сверхкритическая масса радиоактивного вещества. Такая схема была реализована в проекте «Толстяк», который успешно опустился на «Нагасаки».
При лабораторных исследованиях оказалось, что простая ствольная схема не приемлема для плутониевого заряда, потому что была велика вероятность начала реакции в исходном состоянии надкритических масс. В начале работы над бомбой было много принципиально неясного, будет ли это урановая бомба или плутониевая, а может заряд будет комбинированным. Именно в этом направлении шли основные работы. В конце концов работы стали вестись по двум направлениям, в производство пошли изделия Mk-I «Little Boy» и Mk-III «Fat Man».
Рис. 6.18. «Gadget» на башне
Если с изделием Mk-1, использующим в качестве взрывчатого вещества уран было более или менее всё понятно, а вот с плутониевым зарядом не всё было понятно. В этой связи было разработано специальное устройство «Gadget», которое должно было имитировать направленный взрыв с помощью обычной тротиловой взрывчатки массой около 100 тонн (рис. 6.18).
Взрыв провели 7 мая 1945 г. Среди взрывчатки кроме регистрирующей аппаратуры были размещены контейнеры с продуктами деления, полученными в реакторах, что позволило установить примерную картину распределения радиоактивных остатков после взрыва и откалибровать датчики регистрации ударной волны. До этого такого количества взрывчатого вещества единовременно ещё никто не взрывал.
В июне месяце плутониевое взрывное устройство было собрано (рис. 6.19) и доставлено к месту испытания, к 30 метровой стальной башне, которую расположили на открытой местности. На расстоянии 9 км были оборудованы подземные наблюдательные пункты, а в 16 км от башни располагался основной командный пункт, а в 30 км - базовый лагерь.
Взрыв был намечен на 16 июля, это должно было произойти в 4 часа утра, но ввиду сильного дождя и ветра время взрыва пришлось перенести. Руководители работ Оппенгеймер и Гровс приняли, после консультаций с метеорологами, решение произвести взрыв в 5 ч. 30 мин. За 45 с. до взрыва была включена автоматика и весь сложнейший механизм прототипа бомбы начал работать в автономном режиме, без участия операторов, правда на главном рубильнике дежурил сотрудник, готовый по команде остановить испытания.
Взрыв состоялся. Физик Ганс Бете так описал свои впечатления: «Это походило на гигантскую вспышку магнезии, которая, как казалось, длилась целую минуту, но в действительности заняла одну или две секунды. Белый шар рос и через несколько секунд стал заволакиваться поднятой взрывом с земли пылью. Он поднимался, оставляя позади себя чёрный след из частиц пыли».
Рис. 6.20. После взрыва. Оппенгеймер и Гровс у остатков башни
В первые секунды после взрыва все, включая Оппенгеймера, были подавлены величиной высвободившейся энергии. Придя в себя Оппенгеймер процитировал древний индийский эпос: «Я становлюсь смертью, потрясателем миров».
Энрико Ферми, не докладывая руководителям, решил самостоятельно оценить силу взрыва. Он насыпал мелко нарезанные бумажки на горизонтально расположенную ладонь, которую выставил из укрытия во время прохождения взрывной волны. Бумажки сдуло. Измерив дальность их горизонтального полёта от вычислил их примерную начальную скорость, а затем оценил мощность взрыва.
Оценки Ферми совпади с данными, полученными после обработки телеметрии. Поде взрыва Ферми испытал нервное потрясение до такой степени, что не мог самостоятельно вести машину.
Все прогнозы по мощности взрыва не оправдались, причём в большую сторону. Роберт Оппенгеймер в результате собственных вычислений получил цифру 300 тонн в переводе на тротиловый эквивалент. Военные в официальном сообщении для прессы дали информацию о взрыве склада обычных боеприпасов.
Кратер взрыва имел диаметр около 80 м и всего двухметровую глубину, потому что взрыв произошёл на 30 м. высоте. В радиусе 250 м. вся площадь была покрыта зеленоватым стеклом, образовавшимся из расплавленного песка SiO2.
Как показали измерения, радиоактивное облако взрыва поднялось на высоту примерно в 11 км и было унесено ветром на расстояние до 160 км, в ширину зона заражения составляла около 50 км. Максимальная величина радиоактивности была зафиксирована на расстоянии 40 км от эпицентра и составляла 50 рентген.
Рис. 6.21. Изделия Mk-I «Little Воу»и Mk-III "FatMan"
Первые атомные бомбы. После успешных испытаний экспериментального плутониевого заряда началась подготовка бомб для «настоящей работы» (рис. 6.21), бомба «Малыш» имела диаметр 0,7 м, длину - 3 м, массу - 4 т. и урановый заряд массой 16 кг. Бомба «Толстяк» имела диаметр - 1,5 м, длину - 3,2 м, массу - 4,63 т, массу плутония - 21 кг.
6 авгута 1945 г. с борта бомбардировщика ВВС США В-29 была сброшена первая атомная бомба на японский город Хиросима. Сразу после успешного проведения операции устрашения президент Соединённых Штатов Америки Гарри Трумен выступил с заявлением: «Шестнадцать часов назад американский самолет сбросил единственную бомбу на Хиросиму, важную базу японской армии. Эта бомба обладала большей мощью, чем 20 000 тонн тротила. Ее заряд более чем в две тысячи раз превосходит заряд британского Grand Slam^, самой большой бомбы из использовавшихся в истории войн».
Врыв первой атомной бомбы в течение микросекунд смёл с лица земли 10,25 км2 города Хиросима, при этом сразу в атомном смерче погибло 66 тыс. человек, пострадало - 135 тыс. человек.
Вторая бомба, сброшенная 9 августа 1945 г. на Нагасаки сразу унесла жизни 39 тыс. человек, пострадало от взрыва - 64 тыс. человек. Обе бомбы были сброшены с борта стратегических бомбардировщиков В-29.
Как установили эксперты - учёные после бомбардировок, взрывы атомных бомб отличаются от аналогичных процессов при традиционных химических взрывах. Обычный взрыв, это преобразование одного вида внутренней энергии вещества в другой с сохранением начальной массы реагирующего вещества. При атомном взрыве наблюдается преобразование массы активного вещества в энергию взрывной волны и излучения. При оценке энергетической эффективности атомного взрыва следует иметь в виду, что скорость света составляет с « 3-10 м/с, которую при подсчёте энергии следует возводить в квадрат, т.е. c2 « 9-1016 м°/с°, отсюда и колоссальный энергетический выход, не сравнимый по порядку величин с обычной взрывчаткой.
Договоренность США и Британии. Иначе шли дела в США. Америка была достаточно богата для поощрения научных и инженерных разработок любых видов оружия. Мощнейшая в мире индустрия без напряжения справлялась с выпуском изделий любой сложности в любых количествах. Работающим в Штатах ученым госдеп оплачивал эксперименты любой стоимости. Исключительно широкие возможности позволяли перепробовать любые варианты и выбрать наилучшие. Кроме того, Белый дом мог надавить на зависимых партнеров по коалиции, в частности на англичан, чтобы последние поделились уже достигнутыми результатами. Что и было проделано.
В июле 1942 г. британский премьер Уинстон Черчилль гостил в Вашингтоне, где Фрэнк Великий мягко, без нажима, предложил «английскому бульдогу» перебросить основные силы программы «Тьюб эллойс» на американскую землю. Предложение было тщательно аргументировано. Черчиллю объяснили, что за океаном безопаснее, вольготнее в плане технических и сырьевых ресурсов и та далее. Отказать боевому товарищу достопочтенный сэр Уинстон возможности не имел, так как позарез требовалось американское участие в запланированной на осень того же года крупной операции в Северной Африке. Британия хотела спасти империю. Чтобы это сделать, нужны были американские танки, пушки, самолеты и удар в тыл армии Роммеля со стороны Алжира и Марокко. Рузвельт обещал помочь, но в обмен просил подарить Америке английский атомный проект. Выхода у лидера трещащей империи не было. И хотя Черчилля терзали подозрения, что союзники могут присвоить плоды английских трудов, он согласился. Терзался премьер не напрасно, спустя год на конференции в Квебеке ему пришлось согласиться с признанием американского главенства в ядерных исследованиях союзников. Тем самым в некоторой степени была восстановлена справедливость. Англичане, «обчистившие» французских ученых с присвоением всех патентов на открытия, сами оказались в положении ограбленных более сильным партнером. Что поделаешь - «звериный оскал рынка», как говорится «кто успел, тот и съел».
13 августа 1942 г. В Белом доме сочли, что подготовительная фаза завершена, следовало переходить непосредственно к созданию оружия. 13 августа 1942 г. все работы по атомной энергетики были приведены в систему. В этот день организации присвоили кодовое наименование "Манхеттен". Бюджет определили в 2 миллиарда долларов. Назначили руководителей: спешно произведенного в генералы сапера Лесли Гровса, отвечавшего за административную часть, и Роберта Оппенгеймера, ведавшего вопросами науки. При отличной финансовой «смазке» машина заработала быстро и уверенно. Перед американскими ученым не вставал вопрос, какой путь выбрать: добывать взрывчатку, разделяя изотопы урана, или копить плутоний в реакторах - денег хватало для движения обеими дорогами. В штате Вашингтон основали город Хэнфорд, где были заложены 3 атомных реактора, порученных попечению итальянского эмигранта Энрико Ферми.
Второй атомный город расположился в штате Теннеси, его назвали Оук-Ридж. Там градообразующим предприятием стал завод изотопной селекции. То, что оказалось не по плечу англичанам и нацистам, в Америке сделали играючи. Химия и металлургия США изготовили изотопное сито, сквозь которое пропускали урановый полуфабрикат, отлавливая активные частицы 235-го. Над всем этим громадьем заводов и созвездием местных и зарубежных ученых царил Оппенгеймер, осуществлявший расчеты критической массы взрывчатки, пригодной для подрыва бомбы. Впрочем, точнее все же будет сказать, не вычислял, а проверял работу своих британских коллег. Однако уровень этого плагиаторского труда вызывал определенную толику уважения. Работа над ошибками британцев велась с применением созданных по последнему слову техники вычислительных машин.
Первые результаты. 2 декабря 1942 г. экспериментальный реактор, построенный в Чикагском университете, впервые был разогрет управляемой ядерной реакцией. Ферми на практике осуществил самоподдерживающийся цепной распад урановых ядер. Интересно, что англичан к осуществлению эксперимента не допустили. Вскоре за первой реакцией последовали другие, затем заработали котлы, производящие плутоний. Америка начала накапливать бомбовую начинку, с расчетом к 1945 г. набрать ее в количестве достаточном для снаряжения трех боеприпасов.
В ноябре 1942 г. в пустынном штате Нью-Мексико началось строительство очередного секретного города Лос-Аламоса, где предстояло родиться на свет первым американским атомным монстрам с кличками «Малыш» и «Толстяк». Инженеры уже знали примерный вес «младенцев» и промышленности заказали носителей для атомной смерти. Ими стали превосходные бомбардировщики стратегического назначения Б-29. Гигантские самолеты имели рекордные для своих лет тактико-технические характеристики, за что именовались «сверхкрепостями». Потолок 29-го изделия фирмы «Боинг» составлял 11-12 км, скорость была почти истребительной, около 570 км/ч. При такой высотности и скорости крепостям не угрожали истребители и зенитный огонь. В разреженной атмосфере больших высот двигатели перехватчиков глохли без кислорода, а снаряды зенитных орудий обычных калибров рвались на 1 км ниже. Немцы в принципе могли достать такого врага, у японцев не было даже иллюзии подобной возможности.
"Сверхкрепости" для бомб. Именно «сверхкрепости» решили приспособить для доставки к цели атомных бомб. На специализированных машинах несколько расширили бомбовые отсеки для приема габаритных ядерных изделий, сняли часть оборонительного вооружения, чтобы компенсировать перегрузку, возникающую при транспортировке тяжелых «малышей» и «толстяков». Таких самолетов заказали 15, сведя их в 509-й особый авиаполк, которому предстояло пройти подготовку по особой программе. Летчики полка без конца отрабатывали один и тот же прием: выход на цель при нормальной погоде, сброс, а затем шла «изюминка» тактики - стремительный разворот и уход на безопасное расстояние, чтобы носитель не был уничтожен мощными воздушными потоками. Такие задачи, как отражение атаки перехватчиков или преодоление зоны ПВО противника, пилотам не ставились. Когда полк приступил к тренировкам, командованию американских ВВС стало ясно: к моменту, когда полк пустят в дело, противники сопротивляться не смогут, и «крепости-убийцы» будут трудиться без риска. Оснований оценивать обстановку именно так у воздушных генералов Америки было больше, чем нужно.
В конце 1944 г., когда формировался особый полк, превосходство союзников над Люфтваффе уже оценивалось как 20-24 к единице. Армии антигитлеровской коалиции уже стояли на Висле и подступах к Рейну. Дело явно шло к концу. Кстати, вступив в Европу, американцы получили точные сведения о том, что гитлеровские атомщики в тупике, и бомбы у немцев до завершения войны не будет ни при каких обстоятельствах.
Атомная гонка в конце Второй мировой войны. Уже в 1944 г. «манхеттенское изделие» превратилось в оружие не сегодняшнего, а завтрашнего дня. Спешка, с которой велись работы над атомным проектом США, точно указывала, что бомбе предстоит работать уже после триумфа антигитлеровских сил. Демонстрацию своих новых возможностей, как в случае с Дрезденом, надлежало провести как можно быстрее. В 1945 г. американцам стало понятно, русские работают в том же направлении, и все необходимое для создания собственной бомбы у них имеется. Таким образом, атомная гонка в конце Второй мировой войны велась не между фактическими противниками, а среди формальных союзников.
Кстати, укоренившаяся в наши дни версия, что советская программа создания ядерного оружия основывалась исключительно на копировании американской, является фальшивкой. Талантов в нашем отечестве хватало во все времена. Технологический потенциал и научные возможности СССР позволяли многое, в том числе и ядерное проектирование. Не вдаваясь в подробности такого исторического явления как русская бомба, укажу лишь на один бесспорный аспект, доказывающий нашу самостоятельность. В наши дни секрета изготовления атомного оружия уже не существует. Как делается бомба - знают ученые всех стран и народов. Ее принципиальные схемы помещены чуть ли не в учебники физики. Однако обладают таким оружием лишь около десятка государств. На возражение, что остальных сдерживают международные обязательства, ответить можно лишь улыбкой. Безразличны такие запреты и лидерам КНДР, и еще кое-кому в мире. Однако даже самых примитивных бомб «хиросимского» типа ни у Кореи, ни у Ирака нет по сей день. Значит, не так все просто - списал схему, и порядок. И учителя, и ученики хорошо знают, когда двоечник списывает у отличника, добра не жди, одинакового результата все равно не будет. Но, если списывание удалось, очевидно, ученик, позаимствовавший чужую задачку или фразу в сочинении, способен разобраться в аспекте, обращенном к своей пользе. Если у обоих «отлично», то их успехи в учебе примерно идентичны. Просто один отвлекся в момент объяснения материала, но, заглянув к соседу, упущение быстро наверстал.
Возможности СССР. Возможно, Советский Союз действительно «отвлекся». Будучи в 10-14 раз слабее Америки в экономике, финансовой сфере, в технологиях, он произвел почти столько же танков, пушек и самолетов, сколько заокеанский гигант, чья территория была неприкосновенна, на чьи заводы не упало ни единой бомбы, где не знали, что такое голод и работа в цехе без крыши при -20 o С. Наша страна работала и сражалась с невиданным напряжением, исходя из сложившейся ситуации. У СССР не было свободных ресурсов, их без остатка поглощал фронт, проходивший по нашей земле и сопредельным территориям. Поэтому мы отстали. Но, едва оправившись, сумели в четыре года догнать американских «отличников». Возможно, содействие ряда американских ученых сэкономило какое-то время. Однако любые сведения, полученные от разведки, требовали обязательного анализа и проверки. Уже то, что советские ученые справились с этой работой, говорит о сопоставимости наших с американцами возможностей.
А вот американцам гордится нечем. Если десятки представителей их научной элиты информировали Москву о секретных аспектах своей деятельности, значит, не слишком они верили в американские благие намерения и старались поработать над созданием альтернативного силового полюса, что только и могло спасти мир от атомного монополизма США с его непредсказуемыми последствиями.
Первый атомный взрыв принес не слишком много запоминающихся высказываний. Лишь одно попало в оксфордское собрание цитат (Oxford Dictionary of Quotations ). После успешного испытания плутониевой бомбы 16 июля 1945 года в Хорнадо-дель-Муерто, близ города Аламогордо в штате Нью-Мексико, научный руководитель Лос-Аламосской лаборатории Роберт Оппенгеймер процитировал, несколько переиначив, стих из Бхагават-Гиты: «Теперь я - Смерть, сокрушительница миров!» . Следовало бы навсегда запомнить и другие слова, произнесенные ответственным за испытание специалистом Кеннетом Бэйнбриджем . Едва отзвучал взрыв, он повернулся к Оппенгеймеру и сказал: «Теперь все мы - сукины дети…». Позже сам Оппенгеймер считал, что ничего точнее и выразительнее в тот момент сказано не было.
Вообще же в связи со взрывом было сказано много чепухи. Когда Сэмюэл Аллисон произнес свои «два, один, ноль - пошел!», стоявший рядом генерал заметил: «Поразительно, что вы можете считать в обратном порядке в такое время!». Аллисон вспоминал потом, что у него мелькнуло: «Надо же, уцелели! Атмосфера не возгорелась…». Химик Джордж Кистяковский ринулся к Оппенгеймеру со словами: «Оппи, ты должен мне десять долларов!» (они спорили о результатах испытания). Генеральный директор проекта Манхэттен генерал Лесли Гроуз немедленно оценил значение того, что увидел: «Взрыв был что надо… Война кончена».
Если ученые и инженеры вообще что-либо говорили сразу после взрыва, то по большей части это были возгласы удивления. Некоторые отмолчались - слишком были поглощены подсчетами мощности взрыва; другие на разные лады поражались цвету гриба, силе вспышки и грохоту. Физик Эдвин Макмиллан позже писал, что наблюдатели были скорее потрясены ужасом, чем радовались успеху. После взрыва на несколько минут воцарилось молчание, затем последовали замечания вроде: «Что ж, эта штука сработала…». Нечто подобное, если верить его брату Фрэнку, пробормотал и сам Оппенгеймер, едва грохот стих настолько, что можно было говорить: «Сработало!»
Другой реакции и не следовало ожидать. Над созданием атомной бомбы ученые и инженеры трудились более двух лет. Испытание должно было показать, вышло у них что-нибудь или нет. Вглядываясь в прошлое с высоты нашего времени, мы хотим видеть на их лицах выражение муки, мы ждем покаянных тирад о страшных последствиях того, что они сделали, но с большинством из них ничего подобного не происходит. Нравственное и политическое осуждение явилось позже - да и не ко всем явилось. Более, чем кто-либо, публичному самобичеванию предавался Оппенгеймер. Особенно запомнилось всем его высказывание: «Физики познали грех. Этого знания не избыть…». Но покаяние началось потом. Когда решался вопрос о применении атомной бомбы против гражданского населения Японии, он, в отличие от некоторых своих ученых коллег, не только не возразил, но настаивал на этом, - и лишь спустя несколько месяцев после Хиросимы и Нагасаки заявил президенту Трумэну: «Мне кажется, на наших руках кровь». Трумэн ответил ученому: «Ничего страшного. Всё отмоется…», а своим помощникам строго наказал: «Чтоб этого слюнтяя здесь больше не было!». Оппенгеймер продолжал мучиться угрызениями совести до конца своих дней. Среди прочего, его преследовал вопрос: отчего этих угрызений почти не было тогда , в то время? Вот какой ответ предложил он себе и другим в 1954 году: «Когда перед вами захватывающая научная проблема, вы уходите в нее с головой, а вопрос о том, что делать с решением, отлагаете на будущее, на то время, когда это техническое решение будет найдено. Так было и с атомной бомбой…»
Оба автора, и Сильван Швебер и Мэри Палевски, озабочены разрывом между нравственными идеалами и нравственной действительностью в среде тех ученых, которые возвестили миру атомную эру и жили в ее атмосфере в послевоенные годы. Оба - моралисты; обоих подтолкнули взяться за перо побуждения весьма личного характера. Швебер - физик, ставший историком науки. В 1950-е он работал в Корнельском университете вместе с Гансом Бете , который в военные годы был директором теоретического отдела Лос-Аламосской лаборатории. Книга Под сенью бомбы , сложившаяся во время работы Швебера над фундаментальной и еще не завершенной биографией учителя, есть, в сущности, пространное славословие «порядочности» Бете, проявленной в ходе улаживания непростых отношений между наукой и Пентагоном в послевоенное время, в смягчении напряженности между наукой и политикой в эпоху маккартизма. Безупречное поведение Бете противопоставляется двусмысленному поведению Оппенгеймера. Что до Мэри Палевски, то она - дочь инженера-электрика, работавшего в Лос-Аламосской лаборатории над спусковым механизмом бомбы, чьи дурные предчувствия в связи с Хиросимой и работой над бомбой составили часть «нравственного наследия» дочери. Атомные осколки - сборник не слишком тесно связанных между собою интервью с дожившими до наших дней участниками проекта Манхэттен . Автор интересуется их переживаниями и политическими соображениями, - в прошлом, в Лос-Аламосе, и в последующем. Что они думали о своем детище, когда работали над бомбой? что они думали о ней после ее создания?
Одним из немедленных последствий Хиросимы стало то, что американские ученые-атомщики, в первую очередь - физики, сделались своего рода придворными республики Соединенных Штатов. Уже в ходе выполнения проекта Манхэттен коридоры власти были всегда открыты для некоторых из них. После окончания войны подавляющее большинство мечтало как можно скорее вернуться в университеты, к исследовательской работе, - но теперь всё для них пошло по-иному. Бомба обошлась Америке в два миллиарда долларов, и Америка считала, что деньги истрачены превосходно. При начале работы в Лос-Аламосе физики обязались изготовить всего несколько бомб, - теперь же правительство хотело большого ядерного арсенала, а Эдвард Теллер уже развернул публичную агитацию за создание сверхбомбы - бомбы водородной. Японцы были побеждены, однако с марта 1944 года генералу Гроувзу приписывали слова о том, что настоящая цель создания бомбы - приструнить Советы. В 1954 году он заявил об этом во всеуслышанье. Холодная война была золотым дном для американских физиков, но она же поставила перед некоторыми из них непростые политические и нравственные проблемы.
Хотя Оппенгеймер вернулся к своей академической карьере спустя месяцы после Хиросимы, его деятельность в качестве важнейшего правительственного советника по вопросам вооружения только начиналась. Он заседал в комитетах Пентагона, он председательствовал в генеральном консультативном комитете (GAC) комиссии по атомной энергии США, вырабатывавшей план научных разработок ядерного оружия. Именно этого рода соглашательство и соучастие имеет в виду Швебер, говоря о нравственном превосходстве Бете над Оппенгеймером. Перед кабинетом Оппенгеймера в Принстонском институте фундаментальных исследований дежурили охранники. Когда ему звонили по секретным делам, гостям приходилось покидать кабинет. Все эти видимые знаки власти и привилегий, по мнению многих, нравились Оппенгеймеру - во всяком случае, до тех пор, пока они внезапно не прекратились. Наоборот, участие Бете в правительственных разработках ядерного оружия было косвенным и эпизодическим. В отличие от своего лос-аламосского начальника, он остался верен исследовательской работе, что и стало для него, говорит (целых четыре раза!) Швебер, спасительным «якорем безупречности».
С этой черно-белой картиной позволительно не согласиться. В оценке нравственности позиций Оппенгеймера и Бете естественнее было бы прибегнуть к полутонам. Генеральный консультативный комитет во главе с Оппенгеймером, в принципе не отвергая идеи создания водородной бомбы, возражал против срочной ее разработки. Этот же комитет, остроумно названный серой коллегией, был созван в 1954 году для того, чтобы освободить Оппенгеймера от постоянного присутствия охранников. Когда же в 1950 году Трумэн решил всё-таки создавать бомбу в срочном порядке, он специальными распоряжениями закрыл перед Оппенгеймером всякую возможность публично высказываться на эту тему. Вынужденное молчание было для Оппенгеймера мучительным, как это ясно из слов, сказанных позже: «Что же делать нам с цивилизацией, которая всегда рассматривала этику как важную часть человеческой жизни и неспособна была рассуждать чуть ли не о поголовном убийстве всех и каждого, разве что в благообразных и теоретико-игровых терминах?»
Бете, в отличие от Оппенгеймера, был в ту пору всего лишь консультантом в Лос-Аламосе. Он мог говорить и говорил то, что подсказывала совесть: «Водородная бомба - уже не оружие, а средство уничтожения целых народов. Ее использование было бы изменой здравому смыслу и самой природе христианской цивилизации». Даже создание водородной бомбы «было бы ужасной ошибкой». И, однако же, он преодолел себя настолько, что усердно работал над созданием этой самой бомбы, оправдываясь тем, что если такое оружие в принципе осуществимо, значит, и Советы его рано или поздно сделают. Исходящую от них угрозу нужно уравновесить. Затем, одно дело - разработка оружия в мирное время, а другое - в военное. Второе, по мысли Бете, было делом нравственным, так что развязывание Корейской войны способствовало его душевному миру. Но и это не всё: приступая к работе над водородной бомбой, он, оказывается, надеялся, что предстоящие технические трудности непреодолимы (суждение «несколько наивное», по словам его коллеги по проекту Манхэттен Герберта Йорка). Был и такой довод: «если не я, то всегда найдется кто-нибудь другой». Наконец, в среде ученых, оглядывавшихся на моральную сторону дела, бытовало суждение: «Будь я ближе к лос-аламосским делам, я мог бы способствовать разоружению». Годы спустя Бете напишет, что тогда все эти соображения «казались весьма логичными», но прибавит, что теперь «по временам» бывает озабочен: «Я бы хотел быть более последовательным идеалистом… По сей день меня не покидает чувство, что я поступил неправильно. Но так уж я поступил…».
Далее, Швебер пытается показать, что Бете повел себя надлежащим и достойным образом в ответ на маккартистские нападки на ученых, державшихся левых, интернационалистских и пацифистских взглядов. На деле ни один ученый, обладавший весом, достаточным, чтобы противостоять этим нападкам, не вышел из этого эпизода незапятнанным. Оппенгеймер, явно спасая свою собственную шкуру, осуждал своих же аспирантов, притом так, что нагнал страху на бывших коллег по Лос-Аламосу, включая Бете. Бете, на первый взгляд, повел себя гораздо лучше. Когда под ударом оказался его коллега по Корнельскому университету Филип Моррисон, он кинулся защищать его, - но, во-первых, не забудем, что отвечать перед университетской комиссией по расследованию было ему несравненно легче, чем Оппенгеймеру - перед метавшей громы и молнии комиссией по антиамериканской деятельности; во-вторых, и само это заступничество Бете за коллегу, вдохновенное и действенное, было отнюдь не безусловным. Он сперва заявил временно исполняющему обязанности президенту Корнельского университета, что его, Бете, раздражало «благодушное отношение» Моррисона к советскому подходу к разоружению, а затем согласился с университетской администрацией, что необходимо обуздать его, Моррисона, политические высказывания.
Другим следствием Хиросимы стало то, что, как это ни осложняло их роль придворных атомного государства, некоторые из ученых, работавших над проектом Манхэттен , сделались общественными моралистами. Их к этому побуждали соображения и личные, и чисто технические. Прежде всего, они чувствовали, что обладают уникальным знанием о созданной ими бомбе: о том, чтò бомбе под силу; о том, чего следует ожидать в связи с нею; о том, как бомба может сказаться на политических структурах и военной стратегии. Опасаясь, что политики, в чьей власти находятся ученые, и общественность плохо понимают (если вообще понимают) преобразившуюся действительность, некоторые физики приняли на себя труд нравственного осмысления не только того, что следует делать в мире, ставшем ядерным арсеналом, но и самой природы нравственных поступков в этом мире. Затем, они помнили, что ведь это именно они, а не кто-нибудь, вручили людям чудовищное оружие, - и если некоторые относились к этой памяти спокойно, то другие сокрушались по поводу содеянного. Движимые угрызениями совести, они хотели всенародно объяснить, почему они сделали то, что сделали, и почему это было правильным или хотя бы извинительным.
Как и многие в Лос-Аламосе, Оппенгеймер поначалу верил, что бомба была сделана ради спасения от нацизма вековых завоеваний западной цивилизации и культуры, - в последующем же ему приходилось свыкаться с мыслью, что торжество науки угрожает этим завоеваниям. Поколение ученых, веривших (как пишет об этом Швебер), что «научное знание несет в мир доброе начало, что оно аполитично, открыто всем и принадлежит всем, наконец, что оно - двигатель прогресса», - это поколение оказалось в числе строителей нового мира, пошатнувшего питавшую его веру.
У Оппенгеймера нравственные размышления приняли более философское направление, чем у всех прочих. Его беспокоят свойства открытого общества, созданного наукой: «Явившись на свет из лона выпестованной столетиями области человеческой деятельности, в которой насилие было представлено, пожалуй, менее, чем в какой-либо иной; из лона области, своим торжеством и самим своим существованием обязанной возможности открытого обсуждения и свободного исследования, - атомная бомба предстала перед нами в качестве странного парадокса: во-первых, потому, что всё, с нею связанное, окутано тайной, то есть закрыто от общества, во-вторых, потому, что сама она стала беспримерным орудием насилия…». Затем, он был обеспокоен общественными последствиями излишней веры в безграничность возможностей и достоверность научного знания: «Вера в то, что все общества есть на деле единое общество, что все истины сводимы к одной, а всякий опыт сопоставим и непротиворечиво увязывается с другим, наконец, что полное знание достижимо, - может быть, эта вера предвещает самый плачевный конец…». Оппенгеймер предостерегал общество от малодушного принятия на веру суждений ученых в областях деятельности, не связанных с наукой: «Наука не исчерпывает собою всей деятельности разума, а является только частью ее… Исследования в области физики и в других областях науки (надеюсь, мои коллеги, работающие в этих областях, позволят мне сказать это и от их имени) не поставляют миру правителей-философов. До сих пор эти исследования вообще не давали правителей. Они почти никогда не давали и настоящих философов…».
До наших дней дожили немногие из ученых, работавших над проектом Манхэттен . Младшим - перевалило за восемьдесят, Бете - 94 года. Им не раз доставалось в связи с нравственной стороной того, что они сделали; не удивятся они и новым книгам. Подход Мэри Палевски серьезен и уважителен. Ученые, у которых ей удалось взять интервью, едва ли сказали многим больше того, что они многократно говорили и прежде. К своему первому интервью Бете приготовил два рукописных листа, в которых выстроил свои основные доводы в удобном для него порядке. Он был не безразличен к суду истории - и во всеоружии старался способствовать ее написанию. Своих собеседников Мэри Палевски слушала, затаив дыхание от почтительности; вопросы им задавала с наивностью героини Мира Софии , - и, однако же, Атомные осколки воссоздают (притом лучше, чем более профессиональная и в интеллектуальном отношении на большее претендующая книга Швебера) дух и суть живого нравственного вопроса, со всеми его неопределенностями и неувязками.
Палевски спрашивает физиков-ядерщиков, почему они взялись за изготовление этого страшного оружия и что они чувствовали после того, как бомба была сброшена на японские города. Большинство из опрошенных оправдывало свои действия принципами, столь же укорененными в цивилизации, что и поднятый ею нравственный вопрос, или же указывало на обстоятельства, вынудившие их работать над созданием бомбы. Апологетика физиков не пошатнула позиций автора, однако Мэри Палевски заканчивает книгу, так и не сумев последовательно обосновать свою глубокую убежденность в том, что бомбу делать не следовало.
Почему вы согласились участвовать в проекте Манхэттен ? - Нацистская бомба означала бы уничтожение всех стран с открытым и терпимым обществом; поначалу не предполагалось использовать бомбу: она была нужна только для того, чтобы удержать немцев от использования своей. - Почему вы не вышли из проекта, когда к концу 1944 года стало ясно, что у нацистов нет бомбы? - На повестке дня было создание ООН, организации, с которой связывали большие надежды на установление прочного мира, и ООН должна была знать, что такое оружие существует и что его разрушительная сила громадна. Именно это имел в виду такой праведник как Нильс Бор, когда, услышав об успешном испытании бомбы, спросил: «Достаточно ли мощным был взрыв?» - Почему столь многие из вас оправдывают Хиросиму? - Демонстрационный взрыв, предложенный в июне 1945 в докладе Франка , мог провалиться - и повлечь за собою катастрофические последствия в ходе тихоокеанской войны; даже если бы такой взрыв был успешным, императору Хирохито могли не доложить о нем; только применение бомбы против живой силы могло обеспечить безоговорочную капитуляцию; не будь бомбы, погибло бы гораздо больше людей и со стороны Японии, и со стороны союзников; сверх того, некоторые из опрошенных считали, что советское участие в японской войне нужно сделать как можно более кратким, а заодно показать коммунистам, какой силой располагает Америка. - Почему вы не приложили больше сил к тому, чтобы выразить свою озабоченность возможным применением бомбы? - Это было не наше дело. Ученые отвечают за проведение исследований, а не за то, как используются результаты их исследований. В демократическом обществе закон, здравый смысл и самая добродетель предписывают подчиняться приказам, выражающим волю народа. По какому праву физики стали бы поучать демократическим путем избранное правительство? Верно, что не повиноваться приказу Рузвельта было легче, чем не повиноваться приказу Гитлера, - но смысл этого неповиновения был бы совершенно иной, да и самое сравнение демократии с тоталитаризмом неприемлемо.
Не все ученые высказались в таком духе, но большинство горячо защищало некоторые из этих положений. Лишь один физик покинул Лос-Аламос, когда стало ясно, что нацистам бомбы не создать, - британец [польского происхождения] Джозеф Ротблат . Позже он писал: «Уничтожение Хиросимы показалось мне актом безответственности и варварства. Я был вне себя от гнева…». Экспериментатор Роберт Уилсон прямо сожалеет, что не последовал примеру Ротблата, из прочих же лишь очень немногие высказались в этом духе. В последующем несколько человек - среди них Уилсон, Ротблат, Моррисон и Виктор Вайскопф - зареклись работать над созданием оружия, но большинство со спокойной совестью продолжало получать шальные деньги, которые столь основательно изменили природу исследований в физике в послевоенные годы.
Это большинство не чувствовало никакой необходимости оправдываться. Герберт Йорк, который большую часть своей послевоенной карьеры посвятил борьбе за ядерное разоружение, весьма правдоподобно характеризовал высокомерие, царившее в то время: «Первое, что вам стало известно о второй мировой войне, это - как она разразилась. Для меня же это было последнее, что я узнал о ней… Первое, что вам стало известно об атомной бомбе, это - что мы с ее помощью убили множество народу в Хиросиме. Для меня же это было последнее, что я узнал о бомбе…». Чем больше удается рассеять туман неопределенности, окутывающий вопрос о разработке оружия в военное время, тем труднее найти почву для того, чтобы обвинить конкретных людей, чьи мотивы и мнения, влияние и отношение к происходившему не оставались неизменными в те годы, когда они занимались разработкой бомбы. Пусть мир был бы лучше, если бы атомное оружие не было создано и пущено в ход. Приняв это, вы сталкиваетесь с трудностью указать ученого или группу ученых, которых можно было сколько-нибудь достоверно признать виноватыми.
Тем не менее, есть еще нечто, что можно сказать в связи с опытом работы над проектом Манхэттен : нечто столь же тревожное, сколь понятное и даже соблазнительное. Для большинства ученых это была волнующая, захватывающая игра. Они сами признавали это, и не раз. Бете писал, что для всех ученых Лос-Аламоса проведенное там время «было замечательным временем их жизни». Английский физик Джеймс Так прямо называет его «золотым временем». Там были собраны все выдающиеся ученые того времени; они наслаждались обществом друг друга; они вместе работали над общим и срочным заданием, выполнение которого ломало искусственные перегородки между смежными университетскими дисциплинами. Проблемы были с научной точки зрения интересными, финансирование - неистощимым. По словам Теллера, ученые Лос-Аламоса составляли «одну большую счастливую семью». После Хиросимы, когда Оппенгеймер покинул Лос-Аламос и вернулся в Беркли, ученые в прощальном адресе благодарили его за чудесное время, проведенное под его руководством: «Мы получали гораздо большее удовлетворение от нашей работы, чем наша совесть должна бы позволять нам…» Им было так хорошо вместе, что некоторые в шутку называли ограду вокруг объекта не средством удержать обитателей внутри, а защитной стеной от внешнего мира, не позволяющей посторонним приобщиться к их счастью. И приходится сказать: именно это счастливое упоение работой, эта полная поглощенность щедро финансируемым «научным пиром», как раз и препятствовала размышлениям нравственного характера.
А сверх того, лучшие умы ученого мира в большинстве своем не остались равнодушными к искушению приобщиться к власти. Физик Азидор Рабай отмечает, как переменился его друг Оппенгеймер после первого испытания бомбы: «Полдень - вот что приводила на ум его походка; по-моему, точнее не скажешь. Он добился своего!..» Это была та власть, которая не только уживается с нравственной мукой, но и питается ею, даже красуется за ее счет. Станислав Юлэм писал, что Оппенгеймер, «быть может, преувеличивал свою роль, когда видел в себе князя тьмы, сокрушителя миров…». Джонни фон Нейман не раз повторял: «Некоторые любят каяться. На греховности можно составить себе репутацию…». Но вина ученых, создавших бомбу, лежит не в самой бомбе. При ближайшем рассмотрении их вина состояла в том, что они черпали истинное наслаждение в своей работе.
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА
5. Edwin Mattison McMillan (1907-1991), американский физик-ядерщик, нобелевский лауреат (1951, совместно с Гленом Сиборгом) по химии за синтез первого трансуранового элемента нептуния. Создатель синхроциклотрона (одновременно с советским ученым В. И. Векслером разработал принцип автофазировки). Председатель Национальной академии наук США с 1968 по 1971.
6. Ганс Альбрехт Бете (Bethe, 1906), американский физик-теоретик, родом из Германии, лауреат нобелевской премии (1967) за исследования в астрофизике. Учился во Франкфурте и Мюнхене, в 1931 году работал с Энрико Ферми в Риме, читал лекции в Тюбингене (до 1933), с 1934 года работал в Корнельском университете в Итаке, США, в Массачусетском технологическом институте и в Лос-Аламосской лаборатории. После уничтожения Хиросимы и Нагасаки был в числе тех, кто сознавал свою ответственность за катастрофу. В 1955 году награжден медалью им. Макса Планка, в 1961 - премией им. Энрико Ферми, золотой медалью им. Ломоносова (1990).
7. Так назывался проект правительства США по созданию первой атомной бомбы (1942-45).
8. Эдвард (Эди) Теллер (1908-2003), американский физик, родом из Венгрии, участвовал в разработке атомной бомбы, руководил созданием водородной бомбы. Учился в Карлсруэ и Мюнхене, где попал под машину и потерял ступню. Работал у Нильса Бора в Копенгагене, преподавал в Геттингене (1931-33). В США с 1935 года. Вместе с бежавшим на запад советским физиком Георгием Гамовым (1904-68) разработал новую классификацию субатомных частиц в ходе радиоактивного распада молекул. В 1939 году, в ответ на призыв президента Франклина Рузвельта к ученым - помочь защитить США от нацистской агрессии - принялся за создание ядерного оружия. С 1941 года работал с Энрико Ферми в Чикаго, затем с Оппенгеймером в Калифорнийском университете и в Лос-Аламосской лаборатории. После окончания войны был среди тех, кто побуждал правительство США к созданию водородной бомбы, особенно после первого советского ядерного испытания в 1946 году. Когда стало известно, что физик и коммунист Эмиль Клаус Джулиус Фукс (1911-88) в течение семи лет (1943-50) передавал Москве американские и британские ядерные секреты, президент Трумэн бросил все силы на разработку водородной бомбы, и Теллер, вместе со Станиславом Юлэмом, предложил (1951) так называемую конфигурацию Теллера-Юлэма, дающую теоретическую основу взрыва. Во время слушания дела Оппенгеймера в 1954 году Теллер высказался не в его пользу, чем способствовал концу административной карьеры своего прежнего руководителя. В 1954-58 годах был заместителем директора ливерморской ядерной лаборатории им. Эрнеста Лоуренса в Калифорнии, второй ядерной лаборатории Пентагона. В 1983 году убедил президента Рейгана в необходимости стратегической оборонной инициативы («звездных войн»).
9. Джозеф Рэймонд Маккарти (1908-1957), сенатор США; добился чрезвычайного влияния в начале 1950-х благодаря сенсационным, но оставшимся не доказанными обвинениям многих правительственных чиновников в подрывной коммунистической деятельности. В 1952-54 году - председатель сенатской комиссии конгресса по вопросам деятельности правительственных учреждений, с 1953 года - председатель ее постоянной комиссии по расследованию. В 1954 году осужден (практически беспрецедентным) актом сената за неподобающее поведение.
10. Мир Софии - книга норвежского писателя Йостена Гордера, ставшая бестселлером в середине 1990-х, по форме - волшебная сказка, по существу - изложение в лицах истории европейской философии для подростков; полнота и ясность этого изложения сделали его популярным среди взрослых. Героиня, девочка София, живет в мире, полном чудес: проходит сквозь плотные поверхности, оказывается в параллельных пространствах, общается с говорящими животными. Ее вожатый, Арно Кнокс, одержим идеей научить девочку философии.
11. Джеймс Франк (James Franck, 1882-1964), американский физик, лауреат нобелевской премии за 1925 год (совместно с Густавом Герцем). Родился в Германии, в 1933 году эмигрировал в Данию, с 1935 года в США. Участвовал в разработке атомной бомбы. Возражал против ее военного применения: предлагал продемонстрировать противнику мощь атомного взрыва в ненаселенном месте.
12. Хирохито (при рождении Митиномия Хирохито, посмертное имя Сёва («просвещенный мир»), 1901-1989), император Японии с 1926 по 1989 год (самое продолжительное царствование в истории Японии). Автор нескольких книг по морской фауне. Номинально до капитуляции Японии был полновластным монархом, на деле чаще лишь утверждал политику своих министров. По некоторым сведениям, возражал против союза с нацистской Германией и предвидел поражение в войне против США. В августе 1945 года обратился к народу по радио (нарушив обычай молчания японских императоров) с сообщением о принятии условий капитуляции перед союзниками. В 1946 году отменил догмат святости японских императоров. В 1975 году был с визитом в Европе, нарушив другой (полуторатысячелетний) обычай, предписывавший японским императорам не покидать страну.
13. Джозеф Ротблат (1908), физик, деятельный борец против ядерного оружия, один из основателей (1957), генеральный секретарь (1957-73) и президент (с 1988 года) Пугвошской научно-политической конференции, всемирной организации ученых со штаб-квартирой в Лондоне. Организация изучает пути национального развития и международной безопасности. Первая встреча ученых состоялась в июле 1957 года, по инициативе Бертрана Рассела, Альберта Эйнштейна, Фредерика Жолио-Кюри и других, в деревне Пугвош канадской провинции Новая Шотландия, в имении американского филантропа Сайруса Итона. Последующие встречи проводились во многих странах, в том числе, и в СССР. В 1995 году Ротблат и его организация были удостоены нобелевской премии мира за многолетнюю борьбу за разоружение, в особенности, за организацию и финансирование встреч между американскими и советскими учеными.
14. Виктор Фредерик Вайскопф, американский физик, чье имя носит известная формула для расчета теоретической скорости протона (single-proton theoretical rate).
15. Азидор Айзек Рабай (1898-1988), американский физик, лауреат нобелевской премии (1944) за разработанный в 1937 году метод исследования атомного спектра с помощью ядерного магнитного резонанса. Профессор Колумбийского университета (1937-1940) и Массачусетского технологического института (1940-45). Член генерального консультативного комитета комиссии по атомной энергии США (1946-56), председатель этого комитета (преемник Оппенгеймера) с 1952 по 1956 год.
16. По-видимому, намек на голливудский фильм Полдень Стэнли Крамера (1952) с актером Гари Купером.
17. Станислав Марсин Юлэм (Ulam, 1909-1984), американский математик, родом из Львова (в ту пору польского), доказавший принципиальную возможность создания водородной бомбы (конфигурация Теллера-Юлэма). Выпускник львовского политехнического института. По приглашению фон Неймана работал в Принстонском институте фундаментальных исследований (1936), читал лекции в Гарвардском университете (1939-40) и в университете штата Висконсин (1941-43). В Лос-Аламосе с 1943 по 1965 год.
18. Джон (Иоганн, Янош) фон Нейман (Neumann, 1903-57), американский математик и физик, родом из Венгрии. В США с 1930 года. Занимался функциональным анализом, логикой, метеорологией, теорией игр, квантовой механикой. Проложил дорогу созданию первых компьютеров. Его теоретико-игровые модели оказали значительное влияние на экономику. С 1931 года - профессор Принстонского университета, с 1933 года и до конца жизни - Принстонского института фундаментальных исследований.
Перевод Юрия Колкера , 2001,
Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 22 января 2010
журнал ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ФОРУМ (Сан-Фрациско / Москва) №6, 2001 (с искажениями).
В 1930-х годах вместе с приближением мира к началу Второй мировой войны шёл и невидимый для большинства революционный процесс в теоретической физике. Учёные разных стран всё дальше продвигались в изучении физики ядра. В самом конце 1938 года немецкие физики Отто Ган и Фриц Штрассман установили, что атомное ядро урана находится в состоянии неустойчивости. Оно способно расщепляться, то есть делиться на две части, выделяя при этом огромное количество энергии. Опираясь на открытие Гана и Штрассмана, физики ряда стран независимо друг от друга предсказали возможность самоподдерживающейся цепной реакции в определённой массе урана.
Не только обывателям, но и политикам вся эта суета учёных казалась несерьёзной и неспособной повлиять на мировые процессы.
А между тем физики заговорили о возможности создания на основе новых открытий оружия, которого ещё не знало человечество. Речь шла о бомбе, один заряд которой мог уничтожить целый город, бомбе, обладание которой позволяло бы стране, владеющей ею, диктовать миру свою волю.
Подобное открытие всерьёз встревожило учёных. Нацистский режим в Германии не скрывал своих растущих аппетитов, и если в руки Гитлера попало бы новое сверхмощное оружие, то о последствиях страшно было даже подумать.
Эйнштейн пишет президенту
Научный потенциал Германии был существенно ослаблен изгнанием из страны физиков «неарийского происхождения», в числе которых оказался и самый известный учёный в мире Альберт Эйнштейн.
Тем не менее на фюрера продолжали трудиться многие маститые учёные, включая Гана и Штрассмана, чьи исследования так взбудоражили научный мир.
Среди большинства физиков мира преобладали антифашистские настроения. Летом 1939 года Лео Силард и Юджин Вигнер обратились к Альберту Эйнштейну с просьбой написать письмо президенту США Франклину Рузвельту , в котором ознакомить политика с новой опасностью.
Эйнштейн согласился, и 2 августа письмо, в котором физик знакомил американского лидера с опасными исследованиями, ведущимися в нацистской Германии, было отправлено.
Обращение к Эйнштейну было связано с тем, что только он на тот момент обладал достаточным авторитетом, способным заставить прислушаться сильных мира сего.
С большим трудом лишь в октябре 1939 года инициаторам письма удалось передать его Рузвельту. Несмотря на авторство Эйнштейна, президент отнёсся к нему скептически, но затем, после консультаций с советниками, учредил «Урановый комитет», которому было поручено изучить проблему более тщательно.
Игра на опережение
В ноябре 1939 года «Урановый комитет» доложил Рузвельту: использование урана позволит создать оружие, обладающее разрушительной силой, значительно превосходящей что-либо известное.
С этого момента Соединённые Штаты приступили к работе по созданию собственной атомной бомбы.
К реализации проекта были привлечены ведущие американские физики, а также учёные из других стран, эмигрировавшие в США.
Работы над «атомными проектами» велись в целом ряде стран, однако в условиях войны только Соединённые Штаты обладали достаточными средствами для того, чтобы уверенно двигаться вперёд.
Для осуществления проекта потребовалось создание нескольких новых военных заводов, вокруг которых образовались города с повышенной секретностью. Одновременно усилия американской разведки были направлены на получение сведений о том, как продвигается немецкий атомный проект. Германские исследования буксовали, не имея необходимой поддержки государства — Гитлеру нужно было оружие, которое можно было применить немедленно, а не через несколько лет.
В июле 1942 года американская программа создания атомной бомбы получила дополнительную подпитку — Рузвельт добился от премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля согласия на переезд в США основных участников британского атомного проекта «Тьюб эллойс».
Содружество физика и генерала
Подготовительные работы были завершены. 13 августа 1942 года в Белом доме было принято решение о начале работ по непосредственному созданию атомной бомбы. Проект получил кодовое название «Манхэттен».
Руководителями проекта были назначены генерал Лесли Гровс и физик Роберт Оппенгеймер . Вся научная часть возлагалась на Оппенгеймера, а Гровсу предстояло заниматься административными вопросами и контролем за учёными, не привыкшими к строгой секретности и воинской дисциплине.
Бюджет проекта «Манхэттен» измерялся астрономической суммой в два миллиарда долларов. Зато такие затраты позволяли двигаться сразу несколькими путями. Так, спор о том, какую бомбу создавать — урановую или плутониевую, был разрешён распоряжением создавать обе.
Для накопления запасов оружейного плутония был создан город Хэнфорд, в котором построили три специальных атомных реактора. Ещё один с нуля построенный город Оук-Ридж возник благодаря построенному в нём предприятию по обогащению урана.
В ноябре 1942 года в штате Нью-Мексико началось строительство секретного города Лос-Аламос. Именно в этом городе и планировалось построить первые в мире атомные бомбы.
Установка K-25 в Оук-Ридж. Фото: Public Domain
Полк специального назначения
Ещё до того, как были построены первые атомные бомбы, летом 1944 года, был создан специальный 509-й авиаполк. Его пилоты летали на бомбардировщиках Б-29 специальной конструкции с расширенными бомбовыми отсеками. В отличие от своих коллег, лётчики 509-го авиаполка отрабатывали один и тот же приём: выход на цель при нормальной погоде, сброс, а затем стремительный разворот и уход на безопасное расстояние, чтобы носитель не был уничтожен мощными воздушными потоками. Командование полагало, что к моменту, когда 509-й авиаполк получит боевой приказ, сопротивление ПВО и истребителей противника будет сведено до минимума.
К июню 1944 года в Манхэттенском проекте было задействовано около 129 000 служащих, из которых 84 500 были задействованы в строительных работах, 40 500 являлись операторами и 1800 военных. Затем число военнослужащих увеличилось до 5600.
«Дубина» против Сталина
К весне 1945 года были созданы три атомных заряда: безоболочное плутониевое устройство, получившее название «Штучка», а также две бомбы — урановый «Малыш» и плутониевый «Толстяк».
После смерти 12 апреля 1945 года президента Франклина Рузвельта лидером страны стал Гарри Трумэн. Новый президент был сторонником жёсткой линии в отношениях с Советским Союзом и рассматривал новое оружие как «дубину против Сталина ».
Поскольку война в Европе была практически завершена, планировалось испытать атомные бомбы на территории Японии. Однако этому должны были предшествовать испытания на полигоне.
Трумэн торопил учёных — новое оружие он хотел иметь к началу Потсдамской конференции стран-победительниц, чтобы получить весомый аргумент в дипломатической борьбе.
Операция «Тринити»
Для первого в истории атомного испытания выбрали «Штучку». Взрыв был назначен на 16 июля 1945 года на полигоне Аламогордо. Заряд был установлен на тридцатиметровую стальную башню, окружённую измерительной аппаратурой. В радиусе десяти километров были оборудованы три наблюдательных поста, а на расстоянии 16 километров — блиндаж для командного пункта.
Первое атомное испытание получило кодовое название «Тринити». Прогнозов касательно его результатов была масса — от полного провала до глобальной катастрофы, которая уничтожит планету. Но Оппенгеймер рассчитывал, что бомба будет соответствовать запланированной мощности.
Проведение испытаний было под угрозой из-за отвратительной погоды в районе полигона. Оппенгеймер едва не поссорился с Гровсом . Военный руководитель настаивал на испытаниях в любом случае, а научный указывал, что при сильном ветре радиоактивное облако может накрыть близлежащие американские города.
Но к 5:30 утра погода нормализовалась, и взрыв был произведён в расчётное время.
Эффект превзошёл ожидания. Мощность взрыва составила около 18 килотонн в тротиловом эквиваленте. Кратер после взрыва составил в диаметре около 76 метров. Ударная волна распространилась на 160 километров, а грибовидное облако поднялось в высоту на 12 километров.
Когда облако рассеялось, учёные и военные отправились к эпицентру на танках, выложенных изнутри свинцовыми плитами. Увиденное произвело на них разное впечатление. Военные ликовали, а физики пребывали в угнетённом состоянии, поняв, какого джинна только что выпустили из бутылки.
«Доктор Гровс доволен»
Для того, чтобы сохранить режим секретности и не вызвать паники среди местного населения, в прессу была передана версия, придуманная генералом Гровсом. Агентство «Ассошиэйтед Пресс» сообщило: «На рассвете 16 июля в пустыне близ авиабазы Аламогордо (штат Нью-Мексико) взорвался склад боеприпасов. Взрыв был настолько силён, что привлёк внимание в Галлапе — на расстоянии 376 километров».
Вечером 16 июля 1945 года Гарри Трумэн, находившийся в Потсдаме, получил кодированное сообщение: «Операция сделана сегодня утром. Диагноз ещё не полный, но результаты представляются удовлетворительными и уже превосходят ожидания. Доктор Гровс доволен».
Это означало, что испытания атомной бомбы прошли успешно. Президент США ликовал — он получил весомый аргумент для воздействия на русских. На первых же заседаниях Потсдамской конференции он стал вести дискуссию решительно, будучи уверенным в прочности своих позиций.
Приговор для японцев
24 июля 1945 года Трумэн решил сообщить Сталину о том, что Соединённые Штаты располагают новым оружием огромной разрушительной силы. Президент довёл информацию до советского лидера после очередного заседания, во время прощания на ступеньках дворца Цецилиенхоф.
К удивлению Трумэна, Сталин не задал ему ни единого вопроса. Президент США решил, что советский вождь просто не понял, о чём идёт речь.
На самом деле Сталин знал гораздо больше, чем мог представить американский лидер. В Советском Союзе уже шли работы по созданию своей атомной бомбы. Советские разведчики сумели добраться до секретных американских городов, занятых в проекте «Манхэттен», и получали оттуда ценнейшую информацию.
В тот же день, 24 июля, Гарри Трумэн утвердил директиву командующему стратегической авиацией генералу Карлу Спаатсу: «После 3 августа, как только погодные условия позволят совершить визуальную бомбардировку, 509-му сводному авиаполку 20-й воздушной армии надлежит сбросить первую спецбомбу на одну из следующих целей: Хиросима, Кокура, Ниигата, Нагасаки».
Для десятков тысяч жителей Хиросимы и Нагасаки начался обратный отсчёт последних дней их жизни.
© Commons.wikimedia.org / Ядерный гриб над Хиросимой и Нагасаки
© Commons.wikimedia.org / Хиросима до и после взрыва.
© Commons.wikimedia.org / Экипаж «Enola Gay» с командиром Полом Тиббетсом в центре
© Commons.wikimedia.org / Бомбардировщик B-29 «Enola Gay»
© Commons.wikimedia.org / Атомный взрыв над Хиросимой
Манхэттенский проект
В сентябре 1942 года, сразу после вступления в новую должность и получения звания бригадного генерала, Лесли Гровс отправился с инспекцией по предприятиям, вовлеченным в атомный проект. То, что он увидел, порядком его разочаровало.
Первую остановку он сделал в Питтсбурге, где находились исследовательские лаборатории, принадлежащие корпорации «Вестингауз». Перед ними стояла задача сконструировать объемные высокоскоростные центрифуги для выделения урана-235. Определенно то было не лучшее место для начала проверки. У ученых накопились технические проблемы, проект балансировал на пределе. И по рекомендации Гровса эти исследования вскоре закрыли.
Из Питтсбурга Гровс направился в Колумбийский университет Нью-Йорка, где изучался метод газовой диффузии. Контролировал работы химик Гарольд Юри. Ученые, с которыми здесь встретился Гровс, более оптимистично высказывались об изучаемом ими методе. Единственной серьезной проблемой была коррозия, вызываемая гексафторидом урана. В газодиффузионной установке требовалось смонтировать бесчисленное количество пористых мембран из коррозиеустойчивого вещества. Пока такое вещество известно не было. Гровс счел, что работы следует продолжить, но усомнился, что они дадут положительный результат.
Из Колумбийского университета путь Лесли Гровса лежал на запад. 5 октября генерал прибыл в чикагский «Метлаб». Он пришел к выводу, что возведение экспериментального реактора, которым руководил Энрико Ферми, уверенно продвигается вперед. Однако Гровс поразился, насколько смутно ученые представляли себе детали работы, которые с инженерной точки зрения считались фундаментальными. Если бомбу планируется сконструировать вовремя, то программа уже должна была дать ответы на ключевые вопросы. Сколько потребуется урана? Какого размера будет бомба? Как долго будут продолжаться работы? Физикам же, казалось, доставляло удовольствие предполагать и прикидывать. Гровс заметил физикам, что если бы перед ними стояла задача организовать свадебный банкет, то разговоры наподобие «Мы можем ожидать от десяти до тысячи гостей» совсем не годились бы для грамотного планирования.
Гровс, убежденный, что его окружают одни «ботаники», считал необходимым еще раз дать понять своим подчиненным (среди которых, кстати, было несколько нобелевских лауреатов): он не испытывает пиетета перед их ученостью. Гровс утверждал, что его десятилетнее среднее образование стоит двух докторских степеней. После этого генерал дал ученым время обдумать важность этого утверждения. Но Лео Силарду времени на размышления почти не понадобилось. «Как можно работать с такими людьми?!» – вопрошал он своих коллег. Впрочем, неприязнь между Силардом и Гровсом была взаимной: генерал почти сразу счел венгерского эмигранта-физика «возмутителем спокойствия» и приложил немало усилий, чтобы интернировать его как «враждебного иностранца».
Из Чикаго Лесли Гровс двинулся дальше на запад, в радиационную лабораторию Беркли, куда прибыл 8 октября. Эрнест Лоуренс, мастерски превративший инспекцию в экскурсию, произвел на Гровса очень приятное впечатление. Гровс надеялся, что хотя бы здесь, в Калифорнии, его ждут хорошие новости. Лоуренс пообещал продемонстрировать ему новейшую машину. На тот момент он перешел от работы с 93-сантиметровым циклотроном к использованию 467-сантиметрового суперциклотрона, который уже был готов. Лоуренс сел за пульт управления огромной машины и объяснил, как она работает. Впечатленный Гровс спросил, сколько времени потребуется, чтобы приступить к практически значимому разделению. Лоуренс признался, что пока сколь-нибудь серьезные опыты не проводились; машина еще ни разу не работала дольше 10–15 минут подряд. Чтобы в циклотроне установился необходимый вакуум, она должна проработать от 14 до 24 часов.
Генерал, чувствуя себя обманутым, направился в лабораторию Роберта Оппенгеймера в Беркли. Удивительно, но эта встреча прошла совсем не так, как можно было предположить, зная описываемых персонажей. Оппенгеймер – худой, аскетичный, остроумный интеллектуал с леворадикальными взглядами. Гровс – белозубый, полноватый, консервативный сын пресвитерианского пастора, пропитанный прагматизмом военный инженер, с презрением относящийся к «ботаникам». Но при всем очевидном несходстве эти двое сразу прониклись симпатией друг к другу.
Позднее Лесли Гровс так отзывался о физике, который стал знаменитым благодаря атомному проекту:
С точки зрения сегодняшнего дня кандидатура Оппенгеймера кажется самой подходящей, поскольку он полностью оправдал наши ожидания. Работая непосредственно под руководством Комптона, он возглавлял исследования по созданию бомбы и, без сомнения, знал абсолютно всё, что тогда было известно в этой области. Однако его исследования носили теоретический характер и сводились, по существу, к грамотной оценке мощности взрыва в результате реакции деления ядер атомов. В таких же практических областях, как разработка конструкций взрывателя и бомбы, обеспечивающих ее эффективный взрыв, ничего не было сделано. <…>
Он человек больших умственных способностей, имеет блестящее образование, пользуется заслуженным уважением среди ученых, и я все больше склонялся к мысли, что он справится с предстоящей работой, ибо в своих поисках я не мог найти ни одной кандидатуры, хоть сколько-нибудь более подходящей для решения поставленных задач.
Еще Гровса поразило умение Оппенгеймера доходчивым языком объяснять сложные научные проблемы. Но, что важнее, физику удалось обнадежить Гровса. «Экспертов в этой области нет, – заявил Оппенгеймер. – Она слишком нова». Однако, если всех ученых, изучающих физику бомбы и ее конструкцию, собрать в одной специальной лаборатории, они смогут решить все проблемы, с которыми пришлось столкнуться.
Гровс мыслил в том же направлении и сам планировал создать специальную лабораторию в «Зоне Y». 15 октября он предложил Оппенгеймеру возглавить ее.
Многим специалистам, занятым в проекте, такое назначение показалось немыслимым. На то было немало причин. Во-первых, Оппенгеймер – теоретик со свойственным теоретикам неумением проводить эксперименты. Во-вторых, у него нет Нобелевской премии, а ведь в проекте уже задействовано много нобелевских лауреатов, которым логичнее было бы предложить пост, соответствующий их статусу. И в-третьих, Оппенгеймер дружит с коммунистами, а значит, проект под его руководством может оказаться в опасности. Но все доводы были проигнорированы. Гровс нашел «своего человека» и быстро продавил решение через самые разные комитеты. Роберт Оппенгеймер получил назначение 19 октября 1942 года.
Теперь предстояло найти место для «Зоны Y», где должна была разместиться новая центральная лаборатория. Отдаленный лесистый каньон Хемес-Спрингс в Нью-Мексико Оппенгеймер отверг как слишком «мрачное и удручающее место». Поисковая группа двинулась от Хемес-Спрингс к плато с другой стороны гор Хемес, на котором располагалась частная школа для мальчиков, которая называлась «Лос-Аламосское ранчо». Среди ее выпускников можно назвать Уильяма Берроуза и Гора Видала. Кроме того, эту школу хорошо знал Джеймс Конент – он подумывал отдать туда своего младшего сына. Здесь были здания, водопровод и электричество. Единственная проблема – грунтовая дорога, проложенная к плато от Санта-Фе, расположенного в 50 километрах юго-восточнее, выглядела как тропинка, утопающая в грязи. Тем не менее генералу Гровсу понравилось, что комплекс находится в таком изолированном месте.
На первом этапе Оппенгеймер полагал, что в лаборатории потребуется разместить не более тридцати ведущих ученых плюс вспомогательный персонал. Гровс сразу начал переговоры о приобретении участка, которые завершились быстро и успешно: школа так и не восстановилась после Великой депрессии, поэтому ее последние выпускники получили дипломы 21 января 1943 года.
Оппенгеймер приступил к неофициальному набору ученых для лаборатории через несколько дней после назначения на пост руководителя. Теперь, когда нашли «Зону Y», он и Лоуренс занялись делом всерьез. Многие ученые пытались уклониться от работы в отдаленном месте, некоторые жаловались на трудности с переездом. Лео Силард, например, заявил: «Там никто не сможет ясно мыслить. Все, кто туда отправятся, сойдут с ума».
Но большая часть ученых, которым предложили переехать в Лос-Аламос, сильнее всего беспокоились о том, что им придется работать в военной лаборатории, а значит, служить в армии, чего им совсем не хотелось. Физики Исидор Раби и Роберт Бахер из Массачусетского технологического института убедили Оппенгеймера, что лаборатории нужно сохранить «научную автономность», а превращение ее в чисто армейскую структуру совсем не обязательно. Генерал Гровс согласился с этим неохотно, оговорив, что военные сохранят свою иерархию и будут отвечать за безопасность комплекса.
Итак, ученые Лос-Аламоса получили возможность работать на атомный проект как гражданские лица. Однако из-за беспрецедентных мер безопасности лаборатория вскоре стала напоминать концентрационный лагерь.